Вера Огнева - Возвращение к себе

- Да, сейчас не разгуляешься. Прости, что превратил замок в руины в такой неподходящий момент. Но ты знаешь, нам приходится спешить.

- Может быть, ты преувеличиваешь опасность? Король Генрих, а потом и королева Анна много раз заверяли тебя в своем расположении. Если короли нарушают слово, данное при таком количестве свидетелей, они теряю последний авторитет.

- О каком доверии, авторитете и порядочности можно говорить в отношении этой рыжей самки, сменившей королевскую мантию на одеяло в герцогской спальне через год после смерти супруга? Да и не в ней дело. Анну оттирает от дел сын. Филипп недвусмысленно заявил мне, что не потерпит усиления наших замков.

- Но мы живем на границе.

- Вот он и опасается, что под видом охраны рубежей, я так усилю цитадель, что смогу из-за ее стен диктовать ему свою волю.

- Филипп потребовал клятвы?

- До этого не дошло. Разговор происходил с глазу на глаз. Но он не оставил мне выбора. А раз нельзя действовать открыто, спешно пришлось распускать слухи о строительстве новых жилых покоев, шумно собирать мастеров и рабочих.

- Думаешь, он не догадается?

- Уже. Но вся округа оповещена - я жду прибавления семейства, строю дом. Будет странно, если обозы, предназначенные для мирного строительства, начнут останавливать люди короля. Два таких предприятия, как постройка дома и укрепление стен, конечно, дорого нам обойдутся, зато наши дети будут надежно защищены от своего сюзерена.

- Если бы их безопасность зависела только от высоты стен!

- Нам некуда деться. Я - прямой вассал, да еще и родственник. Капетинги сейчас всего боятся, а нас, младшей ветви - вдвойне.

- Трон мне кажется не самым уютным местом.

- Конечно. Головы в борьбе за него летят как листья в осеннюю пору. Но даже если его утыкать гвоздями, Филипп будет сидеть и улыбаться…

- А чем ближе подойдешь, - перебила мать, - тем лучше будет видно, что эта улыбка - оскал зверя.

- Мы не одиноки. Большая часть владетельных сеньоров королевского домена находится точно в таком же положении. Своему брату, Большому Гуго, Филипп тоже запретил укрепляться.

- И что тот?

- Стелется ковриком под ноги брату. Он не очень умен и не вполне честен. Что остается такому ничтожеству?

- Роберт, я боюсь за нас и за наших детей.

- Не надо. Я могу защитить и тебя и их. Ты мне веришь?

- Как я могу не верить самому блестящему рыцарю Иль де Франс?

Из своего укрытия маленький Роберт видел, как отец помог матери встать, поправил ее одежду. Они еще постояли близко, близко, глядя друг другу в глаза, и улыбаясь, пошли к двери донжона.

Тогда все обошлось. Вскоре мать разродилась здоровой девочкой, которою назвали Идой. Отец поставил новый дом из бело-розово-коричневого камня. Одновременно он смог поднять и укрепить стены.

Страшное случилось через пять лет, когда смерть вырвала у них мать. Бездонная холодная пропасть разделила тогда жизнь Роберта на две неравные половины, одну - короткую, пронизанную теплом и светом, другую - бесконечную и вначале совсем холодную и темную.

Мать умерла родами. Брат, своим появлением на свет убивший мать, прожил всего один день. Едва успели окрестить. Кладбище, расположенное за замковой церковью, взгорбилось двумя свежими холмиками. Один - побольше, один - поменьше. Враз постаревший и почерневший отец проводил возле них целые дни, молча разговаривая с ушедшими.

Наследник графа тогда не долго оставался в опустевшем, придавленном горем замке.

Уже год как он жил в Блуа. Со Стефаном Шартрским и Блуасским был заключен договор, по которому Роберт поступал к нему на службу в качестве пажа с последующим посвящением.

Раз в два года Роберт навещал родной замок. В его приезды отец несколько оживлялся, но все равно, от прежнего графа Парижского остались только знако-мые черты да осанка. Он стал нелюдим и неулыбчив. Стройки в замке прекратились.

Ида росла тихой задумчивой девочкой. Она дичилась Роберта, да и сам он не очень умел с ней обращаться.

В пятнадцать лет он прошел посвящение в оруженосцы. На церемонию собрался весь Блуасский двор. Слух, что король собирается нанести визит графу Стефану, не подтвердился. Вряд ли Филипп когда-нибудь отважится на подобный шаг.

Граф Парижский появился в Блуа утром в день церемонии. Но поговорить отцу и сыну не удалось. Суматошный день закружил Роберта-младшего, а на завтра отец уезжал.

На прощание только успел сказать, что дома ждут некоторые перемены.

Построенный некогда для матери дом обжили уже без нее. Чистый светлый с высокими сводчатыми окнами зал рождал гулкое эхо. У дверей наследника графского титула встретил отец и подвел к невысокой женщине с бледным одутловатым лицом. Из-под ярко оранжевого платья незнакомки выглядывала зеленая шелковая туника. Цветная какофония неприятно цепляла взгляд. Но еще больше поражали глаза: отрешенные, ни злые, ни добрые - никакие. В глубине их Роберту померещилось нечто животное.

Кто она? Бонна Иды? Но слуги не вешают на себя по пять фунтов золота. Роберт вопросительно посмотрел на отца и поразился. Лицо графа было не суровым или хмурым - к такому все давно привыкли - оно было несчастным.

Юный оруженосец уже начал кое-что понимать, но не хотел этого понимания. Только память о долге, да неприятная, недостойная жалость к отцу удержали его на месте.

- Познакомься, Роберт, Это - Алиса Буржская - моя жена.

Отец не сказал формулу до конца: '… и твоя мать'. Женщина вполне могла оскорбиться недоговоренностью. Но ни одна черточка красивого полусонного лица не дрогнула. Либо она прекрасно владела собой, либо ей все было безразлично.

Роберт не встал на колено, как того требовал обычай, только поклонился, получив легкий кивок в ответ.

Из коридора, открывающегося в зал высокой аркой, послышались шаги. Высокий юноша чуть моложе Роберта вошел и занял место рядом с Алисой. Видимая бесцеремонность покоробила, но отец тут же внес ясность: юноша оказался сыном Алисы, по странному совпадению тоже Робертом. В отличие от матери, он имел смугловатую кожу. Тонкие, вьющиеся, рыжеватые волосы свисали вдоль узкого лица. Карие глаза были широко расставлены. Над узким, почти безгубым ртом нависал настороженный нос. Лицо как лицо. Но его портила гримаса брезгливости, которую юноша даже не пытался скрыть.

Закон вежливости требовал от Роберта первого шага, но он не мог его сделать.

Только сейчас до него окончательно дошло - отец женился. Он привел в дом чужую, безразличную женщину и ее сына.

Он сдержался, хотя самым лучшим было бы исчезнуть, вихрем вылететь из зала, из башни, и скакать обратно в Блуа, да хоть к черту, только подальше от оскверненного дома.

Отец понял. Сославшись на усталость после долгой дороги, он двинулся из зала, приказав сыну, следовать за собой.