Нил Аду - Старгородские Тайны

Но хитрые бабки и здесь выход находили. Устраивались вдоль больших дорог и всем прохожим и проезжим свой товар сбыть старались. А отвязаться от них было ничуть не легче, чем от мытаря княжеского. И многие покупки делали лишь для того, чтобы унять бесконечный поток причитаний и уговоров.

Так что, о нраве тех кикимор памятуя, наказание, деду Радиму грозившее, мне показалось не таким уж ничтожным.

– То-то и оно! – откликнулась бабка, все мои мысли, конечно же, уловившая. – Вот Радим в городе и остался. Выстроил избу на краю слободы, у самого леса, стал потихоньку к жизни городской привыкать. И ничего – прижился. А как чан самогонный себе смастерил, так и вовсе ни о чём не тужит.

– Д ты ж, тля, Млонег, ёнть, не слышь мня ссем! – малопонятно пробурчал вдруг дед скрипучим, таким грубым после нашей мысленной речи голосом. – Вон ён, сталбыть, прыбор ентот, дрын ёму пд дышло!

Тут все дружно к нему повернулись, а затем в ту сторону, куда он показывал узловатым пальцем своим, на древесный сучок похожим. Там в красном углу под оберегами, от гнева богов защищающими, стояла дедова гордость и его же печаль. Огромный, должно – восьмиведёрный, медный чан, весь перевитый трубками, с рычагами, да дверками по бокам. И с небольшой топкой, к днищу пристроенной. Да, не даром лешак беглый в городе хлеб ел!

Спервоначалу наши мысли о дедовом чуде особой глубиной не блистали: "Ух, ты!", "Эвон!", "Вот это громадина!". Потом, приглядевшись, мы с Севкой стали обмениваться замечаниями более дельными. Только были они неутешительными. Ни порчи злоумышленной, ни поломки какой случайной нигде видно не было. И в наговорах ничего подозрительного не обнаруживалось. Да ещё хозяйские рассуждения с толку сбивали. Забавно, что думал Радим так же, как и говорил – словами неполными, исковерканными, будто жёваными:

– Ходят, сморят, трогат всё, ёнть, буд чво пнимат. А главн дел, млчат, мастера хренвы! Хуш б пкрутили чво!

Выполнять лешаковы пожелания я не стал, а лишь, отчаявшись неисправность отыскать, принялся краем глаза горницу осматривать. Изнутри Радимово жилище оказалось намного приятней, чем снаружи. Не бедно жил дед. Печь изразцовая, на лавках – полотна новые, добротные, на полках – дорогая посуда из гоблинского фарфора и ложки серебряные.

– А ент всё по стронам зыркат, – тут же раздался в голове дедов подозрительный голос. – Каб не спёр чво!

– Бабушка! – беззвучно взмолился я. – Увела бы ты его куда, что ли. Совсем подумать не даёт.

– Как же я его уведу? – отозвалась старушка. – Да и не пойдёт он никуда. Не доверяет Радим тебе, разве не слышал?

– Так что же делать?

– А ты заслонись от него, соколик. Мысленно рукой по лицу его проведи, как будто след чей с земли стираешь. И он из головушки твоей безвозвратно исчезнет.

Я сделал, как было велено. Надоедливое ворчание и впрямь прекратилось. Но легче от этого наша задача не стала. Какой бы силой бабкин отвар не обладал, я по-прежнему не находил ни единой зацепки. Все части устройства были подогнаны, как полагается. Наговоры нигде не обрывались, не сминались. Правда, в распознании чужих тайн я не такой дока, как Севка. Но и он, похоже, в затруднении находился. А, скорее всего, никакой поломки в дедовом чане и не было.

– Без тебя вижу! – огрызнулся Севка. – Но должна же быть причина,по которой он не работает.

– Так, может, не в нём твоя причина, а где-то на стороне? – продолжал спорить я, ни на что особо не намекая, просто не желая уступать напарнику.

– Да что ты понимаешь?! – вскипел было дружок мой, да вдруг замер, задумался надолго и даже вроде как от мыслей моих заслонился.

– А ведь тут ты, пожалуй, прав! – произнёс он вслух.

До того неожиданно, что дед Радим, привыкший уже к нашему молчанию, испуганно вздрогнул:

– Чво гришь?

Но Севка так уверенно, словно всю жизнь приказы раздавал, приложил палец к губам, что даже строптивый хозяин мешать ему не осмелился. А мы с бабкой Милонегой ни о чём и спрашивать не стали. Знали, Севке дай только за ниточку ухватиться, он весь клубок размотает, да ещё два соседних прихватит.

И, надо сказать, не обманулись мы в ожиданиях своих. Напарник мой подошёл к большому серебрёному зеркалу, прямо над чаном на стене висевшему, и повернул его к нам тыльной стороной. Я поглядел на него и ахнул. От самого верхнего края зеркала начиналась узенькая, тоньше волоса, и даже волховским зрением едва различимая ядовито-зелёная светящаяся полоска. И уходила она куда-то вверх, то ли на крышу, то ли на чердак.

Вот она, порча! Да какая! Большим мастером наведённая и тщательно укрытая. Как она от зеркала к чану добирается, того даже Сёмка распознать не сумел. Но это уже и не важно. Главное, что источник всех бед мы отыскали.

– Расспроси-ка его, бабушка, про это зеркало! – не попросил, а, скорей, распорядился Севка.

Бабка Милонега не стала спрашивать, за что ж ей такая честь выпала. И так ясно – с нами дед и словом не обмолвится.

– А скажи, Радим Берендеич, – заворковала она, – ты через это зеркало не в мир ли смотришь?

"Смотреть в мир" – по-старогородски означает как раз то, что я проделывал с бабкиным яблочком на блюдечке. Хитрость тут не великая. Стоит за городом на Косом холме, вотчине боярина Осинского, чародейный Алатырь-Камень. Да не просто стоит, а видения всякие от себя во все стороны испускает. Новости городские, игрища, да гуляния, песни-танцы и прочие картины, добрым людям любезные. Откуда видения эти берутся – по-разному объясняют. Одни говорят – от богов, другие считают – от князя, а третьи и вовсе на боярина Осинского кивают. Не знаю, кто из них прав. Но, если на крышу уловитель особый приспособить, (ну и, конечно, на живую воду не поскупиться), то можно видения те прямо в избе наблюдать. Простые люди, такие, как бабка Милонега – на блюдечке. А кто побогаче – те в зеркале. Стоит оно много дороже, зато и видно в нём гораздо лучше. Дед Радим, на торговле живой водицей разбогатевший, тоже, видать, на удобство польстился.

– Дк, чво ж мне, на морд свою в ём любовац?! – не стал отпираться лешак.

Я едва усмешку сдержал. Голова Радимова, на заросший мхом трухлявый пень похожая, была воистину зрелищем достойным.

– А давно ль оно у тебя? – продолжала выпытывать бабка.

– Дк, с месц, кжись. Я ёво, едрён пустозвон, у Скробгатова купил. А птом ён, кпец значьт, мне рогатну кую т прслал, велел на крыш пставить. На следущ день прыбор и пвредилсь, – охотно, но не совсем понятно объяснил дед. – А чво те, Млонег, зеркл т моё здлось?

– А то, что рогатина эта тебе воду и портит! – не сдержавшись, сам обо всём рассказал Севка. – Заговорённая она. Как выбросишь её, так всё обратно и наладится.

Одним словом, управились мы с этой загадкой. Правда, зловредный дед упёрся, не хотел за работу платить: