Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

– Говорил же – не ходи со мною! А теперь – иди прочь, и чтобы я тебя больше не видел!..

– А–а–а! – страшно вскрикнул, схватившись за сердце старичок. – Сынок – на веки свою душу во мрак погружаешь!..

– Прочь!!! – уже с яростью вскрикнул контур и вытолкнул старичка в то марево, которое клубилось возле двери.

– Вот теперь ты мне доказал свою любовь! – усмехнулась девица. – Ну, иди же ко мне!..

Только теперь Алёша очнулся, и хотел он бросится, вступиться за старичка, но в последнее мгновенье замер, онемел от ужаса – фигура девицы преображалась, разрасталась, разрывалась, била снопами призрачных снежинок. Вот разразилась диким хохотом. Преобразилась в Снежною колдунью. Она леденисто хохотала, и можно было разобрать слова:

– Ну теперь ты навеки в моём царствии!..

И вдруг она сложилась в ледяную стрелу, которая метнулась, впилась в контур – ничего не осталось от Снежной колдуньи, и контур больше не был расплывчатым – это был человек невыразительной внешности, наголову выше Алёши. Это был тот самый, который сидел возле входа сюда, и возле входов в мириады таких же помещений. Одет он был в хаотичную одежку. Вот он вскинул руки и забасил:

– Перешёл! Перешёл! Вырос я! Вырос! Ха–ха–ха!..

Алёша в ужасе, жаждя как то вразумить его, бросился к вопящему, но тут от дверей отделилось ещё несколько фигур – эти же самые, невыразительные – они басили совершенно одинаковыми голосами:

– Вот он! Хватайте его!..

Они бросились на Алёшу – он хотел увернуться, но вот цепкие, и такие жёсткие, словно каменные руки вцепились в него, сдавили.

Алёша закричал отчаянно, и тут же победно засмеялся – среди этого множества рук была одна нежная, тёплая. Ручка Оли уже уносила его из этого ада…

* * *

…Он сжимал эту знакомую ручку и нежно целовал ее…

Тишина – блаженная тишина разлилась в воздухе…

За Олиной спиной, за окном мягко переливался золотисто–серебристый солнечный зимний день – после бури наступила оттепель: капали с крыши блестящие живые слезы подтаявшего снега и доносились голоса резвящихся в теплых лучах пташек…

В дверь негромко постучали и раздался голос Соловья:

– Эй, давайте–ка вниз, а то Ярослав, вместе с Жаром давно уже по улице бегает…

Быстро собравшись они спустились в залу, в которой никого, кроме сидящего на своем высоком стуле Соловья, не было.

Ребята умылись у рукомойника и сели за стол, где дымилась приправленная вареньем манная каша.

– Ну что ж, – сказал Соловей, глядя на ребят, – Рассказывайте. Ведь вы вчера рассказали лишь часть своей истории.

И вот Алеша начал свою историю. И хотя говорил он быстро, иногда даже скороговоркой – когда он закончил, каша в его тарелке совсем остыла и даже покрылась холодной коркой.

Воцарилось молчание, Алеша поднял глаза и встретил внимательный, жгучий взгляд широко распахнутых глаз Соловья. Разбойник протянул руку и сказал с необычайным волненьем в голосе:

– Ведь никогда еще Соловей не ошибался! Я привык доверять сердцу, вот и сейчас доверюсь ему. Ведь ни слова лжи ты не сказал, а одну только чистую правду! Снаряжу я вам коня доброго, да сани, да велю нагрузить их доверху едой всякой, да еще денег вам в дорогу дам. Так то.

Алеша вскочил и поклонился Соловью:

– Спасибо вам, спасибо!..

Тут дверь в избу распахнулась и на пороге предстал бородатый мужик метра в два ростом, прямо с порога он закричал:

– Соловей! Лука к нам пожаловал! Целый воз добра привез!..

На улице было по зимнему тепло, снег подтаял и разбойничьи детишки сооружали теперь снежную крепость. Неподалеку от большого дома стоял большой воз запряженный в ряд четырьмя лошадьми, подле воза деловито переговаривались и перебирали какие–то кульки разбойники. Сам купец Лука сидел на возу и сжимал вожжи.

Алеша остановился: где–то он уже видел этого купца, точно видел. Вот крикнул ему Соловей:

– Здорово, Лука! Мы тебя не жали! Ты ж на прошлой недели у нас был!

– Нужда припекла, – ответил Лука и теперь Алеша вспомнил.

Конечно же! Их выводили тогда из тюрьмы и этот Лука сидел перед писцом и говорил тому что–то! Алеша не мог ошибиться – тот же профиль, нос картошкой, большая лысина, и редкие седые волосы пробивающиеся на затылке! Но что же значило это неужели… неужели он связан был как то с воеводой?!

Голос Соловья прозвучал насторожено:

– Нужда! Ну ты насмешил меня Лука! Что б у тебя была нужда! Да с теми богатствами которыми мы тебя одариваем за твои возы можно жить, как и царь не живет. А ты говоришь нужда! Ну рассказывай что за нужда: жена что ль подарка требует иль ограбили?

– Ограбили, ограбили, – быстро зачастил Лука, не глядя Соловью в глаза, зато Алеше в глаза бросилось, как нервно сжались на поводьях руки купца. Соловей же нахмурил брови:

– Темнишь ты что–то, ох вижу темнишь! Да и боишься к тому же! А раз боишься значит есть чего боятся, так что давай выкладывай и не смей ничего таить.

Купец разволновался еще больше, нижняя губа его заметно задрожала:

– Вот мне страх и засел от тех разбойничков, что ограбили меня… Вот до сих пор в себя не могу прийти.

– Да какие такие разбойнички? – зычно вопрошал Соловей и надвинулся на Луку – тот весь сжался и съежился и от страха ничего уже толком не мог выговорить. – Все разбойнички какие есть в окрестных землях, все по тайным тропам к нам бегут! Кто же тебя ограбил? Не люблю я, когда от меня что–то скрывают и ненавижу когда мне лгут. С такими лжецами у меня разговор короток, – он положил руку на рукоятку ножа. – Но сегодня я добр, я прощаю тебя, Лука, несмотря на то, что ты мне сейчас лгал! Никому это так не сходило, но тебе сойдет. Их вот благодари! – он указал на Алешу и Ольгу которые с интересом взирали на эту сцену.

Лука взглянул на Алёшу и Олю, и аж передёрнулся весь. И это не ускользнуло от зорких очей Соловья:

– Что такое – никак уже встречался с ними, а?

Губы купца задрожали, на лбу выступила испарина – он со слёзной мольбой глядел на Алёшу и Олю и с трудом выдавливал не своим голосом:

– Нет, нет – что вы… В первый раз вижу… Ну, а может и видел где, только не заметил…

– Ну а вы встречались с ним? – спросил Соловей у ребят – однако ж к ним и не повернулся, пристально вглядывался в посеревший лик Луки.

Первым порывом Алёши было изоблечить купца во лжи, однако – как взглянул на этот сведённый уродливой гримасой ужаса лик, так стало ему купца жалко, решил, что разные могут быть причины того, что он говорит неправду, потому пробормотал:

– Нет – никогда прежде не видел…

Видно, Соловей ожидал иного ответа – нахмурился, помрачнел, обратился к Луке:

– Ты поедешь сейчас, или останешься с нами на ночь пировать?

– Останусь. – проговорил Лука.