Артур Баневич - Где нет княжон невинных

— Милые дамы, — указал Збрхл на стоящую на стойке клепсидру. — Время уходит. Его милость Дроп справедливо заметил, что мы отклонились от темы. Стишок, которым нас порадовала коза, тоже, кстати сказать, был отклонением. Я понимаю, что некоторые неожиданно увидели княжну Ледошку, которую и по сей день называют Блудошкой, в другом свете, но Дебрену, я думаю, не важно, которая из почтенных дам более права.

Дебрен кивнул без особого энтузиазма. Проблема злосчастной княжны его интересовала, но в личном плане.

Реакция Ленды была еще более интригующей.

— Похоже на то, — посмотрела она Петунке в глаза, — что тебе известно больше. Ну что ж, я не знала проблемы в деталях.

— Я права? — уточнила удивленная трактирщица. — Относительно Ледошки? В том, что… святой она не была?

— Я читала этот стишок в детстве, — сказала Ленда официальным, отчужденным голосом. — Он произвел на меня сильное впечатление. И с литературной стороны… Но теперь вижу, что паршивка попросту солгала. Из истории Претокара и вашего рода ясно следует, что королевич считал себя крепко оскорбленным. То есть что он ее в мойне не тронул. А стих однозначно указывает на мойню.

— Ленда… — начал было Дебрен и осекся.

— Мы остановились на седьмом обвинении, — напомнила она, не глядя на листок. — Значит, осталось еще три.

— Пункт восьмой… погоди… да. В-восьмых, Претокар заявил, что ради бесчестной Ледошки здесь, в «Невинке», он растоптал любовь своей жизни. Единственную, настоящую, что покоится в могиле.

— Записала. Он, конечно, имел в виду русалку?

— Русалку. Пункт девятый: рыдания в общественном месте и при зеваках. Впервые в жизни. Кажется, он, даже будучи ребенком, не плакал, во всяком случае — при народе. А тут вдруг — слезы ручьем, истерика. У кандидата в короли.

— Готово. И десятый?

— Это я цитирую слово в слово, потому что обвинение особенно поразило Петунелу и врезалось ей в память. Королевич сказал, что перечень обид оканчивается нападением: «Того, которого вы прятали в курятнике и который чуть не убил меня и ту единственную, кою я любил, люблю и любить буду». Пункт важный, так как им Претокар обосновывал тот факт, что посадил нам на шею Доморца. Который якобы тоже из курятника вылез, как и бельницкие разведчики.

— Лицемерие, — припечатал Дербен. — Но удачное. Ну, с аргументами мы покончили. Теперь — приговор.

— Приговор, — вздохнула Петунка, — написал уже профессиональный юрист, поэтому, естественно, цитировать его невозможно, поскольку весь он — чудовищная невнятница. Говоря простыми словами, в нем сказано, что в виде наказания тракт, в дальнейшем для отличия от других именуемый княжеским, закрывается, а открывается новая дорога в пользу Претокара и Морвацкой Короны. Дабы путники, а следовательно, и доходы обходили проклятый за грехи трактир «У Петунелы». И что наказание должно действовать долго, охватывая последующие поколения, с особым уточнением их женской части. Хозяйкам же вышеупомянутого трактира не дозволяется его ни продать, ни бросить, и они должны будут сидеть здесь на заднице и терпеливо страдать, пока Господь Бог над ними не сжалится и проклятие не будет снято.

— И, конечно, забыли упомянуть, как это проклятие снимается, — сплюнул на пол Збрхл. — Насколько я знаю юристов, именно это они забыли, попугаи траханые. Не обижайся, Дроп.

— Конечно. Тот, кто текст читал, пробовал оправдаться, что это-де написано мелкими рунами, а у него глаза слабеют. Но Мешторгазий, хоть и паршивец, отвел Петунелу в сторонку и объяснил, как можно избавиться от проклятия. Впрочем, как знать, не сделал ли он это только для того, чтобы посильнее ее уколоть. Потому что условия, дьявол его побери, поставил такие, что конец света наступит, Бог успеет забыть, что Судный день уже позади, а мы все еще будем сидеть здесь и ждать чуда.

— Ну, так-то уж скверно не будет, — успокоил ее Дебрен. Он подошел к столбу, обхватил его руками и прижался головой к дереву. — Срок действия белой магии, которая, как правило, запускает проклятия, не превышает пятисот лет.

— Благодарю, — кисло улыбнулась Петунка. — Ты не возражаешь, если я запишу эти облегчающие душу слова и попрошу передать их правнучке? Ленда, перо мне не нужно. Я выдолблю текст в камне. Три века — многовато для бумаги.

— Пятьсот — верхний предел, — проворчал Дебрен, продолжая прижиматься к столбу и вслушиваться в звуки дома. Не в те, которые вызывают обитающие там люди, грызуны или короеды. В другие. Настоящие.

— Ленда сидит здесь, — чуть выждав, захохотал ротмистр. — То, что ты обнимаешь, конечно, тоже шершавое и доходит до потолка, но тихое, скромное и приятное. Не понимаю, как можно так ошибаться.

— Гррррубиян, — прокомментировал Дроп.

— Прекрати, — бросила девушка. — Дебрен, мне выйти? Ты колдуешь, да?

— Уже закончил. — Он отошел от столба. — Что было потом?

— Вначале истинное побоище, — вздохнула Петунка. — Каменщики мост ставили, армия дорогу сквозь пущу прорубала, дело шло, но медленно. Ведь война-то продолжалась. Поэтому множество путников полегли на старой дороге, пока что единственной. Трудно сказать, скольких прикончил грифон, а скольких бельницкие наезды, потому что они взаимно друг под друга подделывались. Факт, что все следующие века телеги только обозами с охраной ходили, а если кто в сторону отлучался, то должен был следить за тем, чтобы какой-нибудь скелет не обмочить.

— Движение замерло? Я имею в виду посещение трактира.

— Поуменьшилось. Но не сильно. Потому что обе дороги были на наше счастье международными. По ним обычно ездили много чужаков, а эти, как правило, далеко не все знают. Поэтому ездили они по старой, на развилках сворачивая к востоку. Попадали сюда и лишь в «Невинке» узнавали о грифоне. Некоторым не хотелось возвращаться, и они, если были рассудительными, ночевали в трактире. Или если и не ночевали, то по крайней мере что-нибудь да ели. Так что движение никогда не прекращалось полностью. Тем более что Доморец наконец заметил, что нас очень легко довести до голодной смерти. И начал нападать на проезжих выборочно. Почти как знаменитый разбойник Енощик, который грабил только богатых. Доморец тоже перестал обращать внимание на людей низкого происхождения. Да на таких-то и трактир не заработает. А уж совсем туго нам приходится во время войн с Бельницей. Потому что королевский тракт ради безопасности путников проходит дальше от границы. К тому же о королевском тракте известно, что грифон не тревожит его нападениями.

— Не тревожил, — напомнил Збрхл.

— Поэтому-то я и приняла вас за церковников. Ведь если уж грифон нападает на кого-то за пределами княжеского тракта, то, как правило, не выходя за рамки проклятия. К примеру, во времена демократии Доморец заклевал перед развилком одного рыцаря, который влюбился в тогдашнюю хозяйку «Невинки» и, плюнув на мезальянс, хотел взять ее в жены и увезти к себе в замок. Рыцарь, видать, разумный — ехал с сильной свитой, поэтому грифон напал на него неожиданно, еще за пределами своего охотничьего хозяйства. Иногда и на большие силы нападал. Там, к югу, в стороне Румперки и Оломуца, откуда то епископы, то купцы наемников посылают, территория более открытая, лесов меньше, и бомбардировка камнями дает лучшие результаты. Грифоны не дураки.