Артур Баневич - Где нет княжон невинных

Кудлатого отбросило. Он взмахнул лапой, сбил с ротмистра шлем, до сих пор не свалившийся только чудом. Ткнув булавой, словно мечом, заставил Збрхла согнуться пополам. Ротмистр, не выпрямляясь, рубанул обухом снизу. Туда, куда совройский партизан ударил Лендиного князя. Возможно, не с таким же эффектом, но достаточно сильно, чтобы урсолюд присел на четыре лапы. Збрхл отскочил на одной ноге, впервые как следует размахнулся и рубанул бестию по голове. Только один раз. Этого было достаточно.

Дебрен притормозил, развернулся. Впрочем, нужды в этом не было. Перед трактиром сделалось пусто, лишь Петунка, пошатываясь и спотыкаясь, затаскивала на крыльцо, а потом и в дверь удивительно покорного коня. Грифона не было. Не было Йежина, мужчины с топором и второго урсолюда. И Дропа не было тоже, но этот по крайней мере орал из-за частокола, не очень, правда, вразумительно, зато, несомненно, сверхнеприлично. На снегу чернели останки нетопыря, на крыльце — вилоносца с переломленной шеей. Остальные исчезли. Дебрену казалось, что он видит следы человеческих ног, ведущие в сторону королевского тракта, но дым застилал глаза, и уверенности у него не было.

— Я дойду! — закричал сзади Збрхл. — Беги к ним!

Дебрен побежал. Слева догорал, все еще сильно дымя, частокол, в который ударила его молния. Он свернул к двери и к Петунке только потому, что частокол был высокий, а он торопился к Ленде. Справа в частоколе, прогнившем и старом, зияла большая новая брешь. Дроп продолжал ругаться где-то в дальнем углу двора, за мойней, но Дебрен предпочитал быть уже по другую сторону дома.

Однако не получилось. Конь, послушно ступавший за трактирщицей, начал дергаться, едва учуял присутствие магуна. В этот момент он как раз стоял в дверях.

Позади была баррикада, под ногами Петунки валялась сбитая из досок балка-упор. Конь не пробовал вырываться или кусаться, но то и дело останавливался, нервно фыркал и не давал втащить себя в комнату — понадобилось некоторое время, прежде чем трактирщице удалось оттянуть его в сторону. Збрхл, хромая, свернул к частоколу за брошенной Йежином алебардой и догнал их еще на крыльце.

Они почти одновременно влетели в комнату. Ротмистр щелкнул засовом немного раньше, чем магун добежал до противоположной баррикады.

И тут же отскочил.

Из-за отодвинутого стола-двери высунулось, чуть не выколов ему глаз, острие короткого меча. Розоватое от крови, облепленное двумя или тремя длинными грубыми волосами. Сразу после этого сверкнул металлом рыцарский шлем Йежина. Держался он только благодаря ремешку; голова, поддерживать которую у Ленды уже не хватало рук, безвольно свешивалась вниз.

Зажатая в узком проходе девушка пыталась что-то сказать, но клинок, который она держала в зубах, превратил ее слова в отчаянное невнятное бормотание. Дебрен подскочил, обеими руками, чтобы не покалечить ей щеки, взял у нее меч, отбросил в сторону, схватил Йежина под мышки.

— Збрхл! Давай стол! Петунка, корпию, да побыстрее!

Ленда сменила хватку, обеими руками обхватила раненого за бедра. Петунка не пыталась ей помогать — даже когда они уже уложили Йежина на участке баррикады, мгновенно придвинутом Збрхлом ближе к камельку, где было немного теплее и где у Дебрена было больше света.

— Матерь Махрусева… — Збрхл, опираясь на бердыш, как на костыль, машинально осенил себя знаком колеса.

Петунка не произнесла ни слова. Сунула Ленде сверток разорванных на узкие полосы простынь, выхватила одну, сложила в несколько слоев, бросила на Дебрена вопрошающий, как ему показалось, спокойный и всего лишь хмурый взгляд. Руки У нее не дрожали, как тогда, на засове. Возможно, потому, что она не боялась. Бояться было уже поздно.

— Погоди, сначала блокада. — Магун схватил чей-то кубок, отставленный на камелек, осторожно смыл пивом кровь у себя елевой руки. (Правой предпочитал не рисковать, она все еще то деревенела, то болела.) — Обезболю, что удастся. Шок может убить его.

— Кровь, — пробормотал ротмистр, с трудом сглатывая слюну. — Надо…

— Да. Попытаюсь. Сейчас…

Ленда, у которой еще была свежа в памяти подготовка к возвращению из мойни, бросилась на колени, начала собирать с полу оставшиеся после возведения баррикады щепки. Петунка схватила брошенную на табурет корпию. Быстро и молча начала делать из полос широкие, удобные бинты. Много бинтов.

У Дебрена мелькнула мысль, что материала может не хватить даже на то, чтобы обложить раны, не говоря уж о перевязке. Она наготовила на пятерых — Дроп в расчет не шел, — но не подумала, что кто-то может вернуться с ранами общей длиной в шесть стоп. Вдобавок глубокими. Урсолюд растопырил когти, поставил на количество, а не на качество, — но все равно рвал глубоко. Медвежья лапа пропахала тело трактирщика тремя неровными бороздами, идущими от ключиц до самого бедра. Наверху сломанные, обнаженные ребра и грудина в основном задержали когти, не пропустили их к легким, однако внизу было совсем безнадежно. Задеты печень, толстая кишка, желчь из желчного пузыря смешалась с кровью и крепко пахнущим содержимым тонкого кишечника. Крови было сравнительно немного, если учесть обширность повреждений. Однако это ни о чем не говорило: она стекала между внутренностями к спине, в глубь брюшной полости.

— Отойди, Петунка. — Дебрен даже на остатках энергии работал быстро, не пытался засовывать пальцы в грудную клетку, не пробовал манипулировать суставами в недоступных местах. А наложение блокады сейчас, когда путь к большей части нервов и сосудов был открыт, не требовало больших затрат. — Отойди. Сами справимся. Я позову тебя, когда будет… когда будет надо.

— Я выдержу, — пробормотала она. Тихо и вместе с тем твердо.

Он не стал повторять. Тем более что Збрхл, постукивая бердышом, поковылял к кухне и скрипнул дверью, ведущей в погреб. Ленда подкармливала камелек поленьями, носила воду, руки у нее были грязные да к тому же дрожали. У Петунки руки не дрожали.

Они работали молча. Только под конец, когда корпии действительно не хватило, Петунка уперлась ногой в табурет, подтянула платье и, поблескивая ножом и коленом, оторвала полосу льна от нижней юбки, Дебрен понял, что это ведь длится уже двести два года. Седьмое поколение женщин, живущих на безлюдье, самостоятельно делающих перевязки покалеченным грифонами мужьям, братьям и сыновьям, в одиночку хоронящих тех, кому перевязки не помогли.

Она должна была быть суровой. И была такой.

— Отвернись, Дебрен, — сказала Петунка спокойно, когда он наконец отошел от стола и молча опустил руки, дав понять, что сделал все, что мог. — У меня кончается подол нижней юбки, а я пока что женщина замужняя и не могу…

— Достаточно, — сказал он тихо, немного просительно, поглядывая на напитавшиеся кровью бинты.