Антон Грановский - Темные врата

Несколько шагов Прошка шел молча, а потом вдруг заявил:

– Когда я стану совсем взрослым и окрепну, тоже буду ходить в Гиблое место.

Глеб хмуро взглянул на мальчишку, но ничего не сказал. В голову ему вот уже полчаса лезли мрачные мысли. Он вдруг припомнил слова кузнеца Вакара о том, что люди не заслуживают жалости. Вспомнил разрушенные школы и стертую с лица земли водонапорную башню. Вспомнил прибитых к стене школы преподавателей и изнасилованную учительницу.

Будто какой-то червь окопался в душе у Глеба и беспрерывно грыз ее. Он хотел было поделиться мыслями со своими спутниками, но вдруг остановился и напрягся.

Что-то происходило в его организме. Какая-то тяжесть охватила левое плечо, будто на него положили холодный железный брус.

– Первоход? – вопросительно окликнул Рамон.

Глеб тряхнул головой и двинулся дальше, но вдруг снова остановился и, схватившись за плечо, смертельно побледнел. Плечо будто сжали в ледяных тисках.

– Что случилось? – взволнованно спросил Рамон. – Тебе плохо?

– Нет. Я в порядке. – Глеб снова потер рукою левое плечо, и вдруг лицо его оцепенело. Несколько секунд он ошалело смотрел прямо перед собой, а потом запрокинул голову и рассмеялся. – Голица! – смеясь, проговорил он. – Румяная стерва!.. Не обманула!

Рамон и Хлопуша переглянулись. Глеб оборвал смех и, сжав пальцами плечо, тихо застонал.

– Дьявол, – процедил он сквозь стиснутые зубы. Затем глянул исподлобья на своих спутников и сдавленно проговорил: – Не волнуйтесь, я не рехнулся. Кажется, я знаю, куда нам идти.

Рамон удивленно моргнул и пробормотал:

– Первоход, я…

– Знаю, знаю. – Глеб прищурил темные глаза. – Я веду себя странно. Не удивляйся. Года четыре назад я подцепил ядовитую стрелу. – Глеб поморщился и снова потер пальцами левое плечо. – Подонок, который ее выпустил, смазал наконечник ядом лиловой ящерицы. Боль была такая, что сводила меня с ума.

– Я много слышал про этот яд, – пробасил Хлопуша. – Говорят, человек, ужаленный лиловой ящерицей, кончается в страшных муках.

– Муки были, – согласился Глеб. – Но, как видишь, я остался жив. Однако теперь моя рана снова болит. И, кажется, она болит неспроста. Не знаю, как это объяснить, но боль… она словно указывает мне направление.

– Направление? – удивленно переспросил Рамон. – Ты говоришь о направлении, которое…

– Думаю, чем ближе мы будем подходить к пещере, тем сильнее будет болеть моя рана, – сказал Глеб.

Рамон наморщил смуглый лоб и вдруг спросил:

– Как думаешь, сколько нам еще идти?

– Недолго. – Глеб вытер потный лоб. – Скоморохи не могли забраться далеко. Думаю, до пещеры верст двадцать, не больше.

Рамон поднял голову и посмотрел на солнце, почти касавшееся вершин деревьев.

– Успеем ли дойти туда до захода солнца? – тревожно вопросил он.

– Если поторопимся, то успеем. – Глеб убрал руку с плеча и поправил за спиной кобуру. – Ладно, топаем дальше. Старайтесь идти за мной след в след и не сходите с тропки.

И Глеб, придерживая рукою ножны, снова зашагал вперед.

За два часа пути путники два раза натыкались на упырей, но это были шатуны-одиночки, и Глеб, молниеносно вскинув арбалет, просто сшиб их с пути, почти не замедлив хода. Он то и дело потирал пальцами плечо, а порою на несколько секунд останавливался, чтобы перевести дух. Рана, оставленная когда-то ядовитой стрелой, болела все сильнее.

После трех часов ходьбы путешественники решили передохнуть и подкрепиться вяленым мясом и сушеными яблоками. После трапезы продолжили путь.

Похолодало. Щеки путников стегал ветер, посыпавшая вдруг снежная крупа забиралась за вороты кафтанов, замерзшие ноги каменели, но остановиться и разжигать костер было нельзя. Никто не разговаривал, и даже Хлопуша перестал ворчать и сомкнул побелевшие от холода губы.

Солнце уже закатилось за верхушки деревьев, и значит – нужно было спешить. Глеб чувствовал себя отвратительно, но он скорее бы умер, чем показал друзьям свою слабость.

Постепенно все его мысли сосредоточились на одном – выдержать, не застонать и не остановиться. Колючая пыль припорошила его одежду и шапку, выморозила лоб и щеки.

«Долго ли еще?» – спрашивал себя Глеб, снова и снова прислушиваясь к своей боли, как к темному, говорливому существу, чей жуткий язык был понятен лишь ему одному.

– НЕТ! – отвечала боль. – УЖЕ РЯДОМ!

И Глеб, стиснув зубы, шагал дальше. Наконец он остановился и оперся рукою на ствол дерева. Дыхание его было тяжелым, на побелевшем лбу выступили крупные капли пота. Прошка подошел, легонько коснулся пальцами его руки и участливо спросил:

– Больно, Первоход?

– Больно, Прохор, – выдохнул Глеб и облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы.

– Видимо, уже совсем близко? – спросил Рамон.

– Видимо, так, – ответил Глеб.

Лес вокруг был жуткий. Влажную землю покрывали огромные ржаво-черные папоротники. Дальше виднелись сухие осины и густой, тоже корявый и спутанный в какие-то невообразимые колтуны орешник.

– Дремучее место, – прогудел Хлопуша и поежился. – И как их угораздило забраться в такую глушь?

– Ты про скоморохов?

– Угу.

Глеб взглянул на замшелые стволы деревьев, на их мрачные, перепутанные ветви.

– Гиблое место умеет заманивать путников в свои сети, – пояснил он.

– И правда, похоже на сети, – согласился Прошка. – Где же нам искать эту пещеру?

Глеб, сжав зубы, снова прислушался к своей боли.

– Близко, – выдохнул он. – Уже близко. Идем!

Они двинулись дальше. Вскоре земля снова зачавкала под ногами, а спустя еще немного почва превратилась в настоящее болото. Топь была неглубокая, однако жидкая. Кое-где ноги проваливались по колено, покуда не нащупывали скользкое дно.

Уже в сумерках болото, наконец, осталось позади. Путешественники, ворча и ругаясь, уселись на пни и принялись вытирать сапоги о ржавую осоку и сухие заросли таволги.

Впереди виднелся косогор, склон которого густо порос липами, кустами орешника и редкими вязами. Почва здесь была глинистая, покрытая кое-где тонким слоем мха.

Глеб вдруг замер, а затем болезненно процедил:

– Совсем рядом. Плечо будто клещами дерут. Надо идти.

Он поднялся первым, поправил перевязь, кобуру и колчан и снова пошел вперед. Хлопуша, Рамон и Прошка, едва перебирая ногами, двинулись за ним. Вскоре путешественников стали донимать комары. Хлопуша и Прошка нарвали пучков полевицы и отмахивались ими от назойливых комаров. Глеб и Рамон шли вперед молча и невозмутимо, будто комары облетали их стороной.

– Совсем остервенели, сволочи, – ворчал Хлопуша, отмахиваясь от гнусов. – Жалят, что твои осы. Да еще норовят в самые глаза.

Наконец они вышли на большую, поросшую вереском поляну, несколько минут шли по ней, замечая, что вереск постепенно вытеснила березовая поросль.