Дмитрий Денисов - Изначальное желание

Я улыбнулся искрящемуся куполу. Он тоже улыбнулся мне. Скажу по секрету — он видит нашу Землю ни чем иным, как таким же куполом. И нас — такими же звездами. Мы вспыхиваем и гаснем в первозданном мраке. Нас очень много — всех и не запомнишь. Но те, кто улыбается небу, остаются жить в его памяти вечно…

Я опустил взгляд. Ральтар на такие мелочи не обращал внимания. Он возлежал на сочной траве и сосредоточенно обгладывал крылышко. Над головами изредка шуршала листва, мелькала бурая шерстка, пышный хвост. Вокруг трещали сверчки, точно лютнисты в таверне. Под их музыку мы не спеша наслаждались трапезой. У костра кружила пара бледных мотыльков. Поодаль промелькнула большая тень, хлопнули размашистые крылья, зашуршала высокая трава. Следом кто-то испуганно пискнул и обреченно затих. Сильная лапа когтями сжала жертву. Круглые глаза вспыхнули голодным желтым блеском. И твердый клюв принялся с жадностью глодать теплую плоть.

Ночная жизнь шла своим чередом. Не мы одни наслаждались ужином.

Покончив с глухарем, мы откинулись на подстилку из трав. Воцарилось насыщенное молчание. Чарующее благоухание наполняло все тело, превращая чувство сытости в тайное блаженство. Звездный купол, раздробленный темными ветками, мерцал в необъятной дали. Звезды — это пыль, из которой Творец рожает миры. Из которой он родил и наш мир…

Ральтар устало вздохнул, приподнял голову и посмотрел на меня.

— Забавный ты дух. С таким аппетитом ешь, будто и не дух вовсе.

— Да, я таков, — сказал я и осоловело икнул.

— Никогда не слышал о прожорливых духах, — с усмешкой заметил он.

— Так я и не дух, — напомнил я, вытирая жирные пальцы о лопухи, — это ты меня так назвал. Я лишь дух в пределах твоего желания видеть во мне духа.

— Так кто же ты?

— Неважно.

— Странно, — с грустью уронил он.

Я поспешил развеять его грусть.

— Странно лишь то, что непонятно.

— Так вот и хочется понять, — его голос воспрянул надеждой.

— Мне тоже многого хочется, да не все дано, — философски заявил я.

— И все же ты мне кажешься всемогущим, — с затаенным восхищением отметил Ральтар.

— Вот именно — кажусь, — пояснил я, сделав ударение на последнем слове. — Высшее счастье — быть и казаться тем же. Ведь так?

Он проницательно взглянул на меня. Я замер. Показалось, будто его взгляд проникает в мое сердце и силится дотронуться до него. Попытка робкая. Никак не сравнить с моим мощным ударом, выдирающим сердце из-под любого доспеха. Но меня заинтересовал мой извечный вопрос — есть ли у меня сердце? А если есть — может ли его кто-нибудь вырвать?

— Это древнейшее определение истины, — шепотом откликнулся он. Багровые отсветы колыхались в его глазах загадочным танцем. — Соответствие того, что кажется тому, что есть.

Я усмехнулся, покивал и заглянул в его глаза. В них мерцала холодная тьма. И дрожащий огонек костра. Он пытался вспыхнуть ярким пламенем, но не мог. Ведь он — отражение реального костра. Он всего лишь кажется в его глазах, в то время как есть в жизни. Убийца коротко моргнул. Огонек исчез, но тут же появился. Он умер и родился. Миг определил длину его жизни. Но его жизнь вечна, пока горит первоисточник, пока есть причина, порождающая его, как следствие. И хоть сколько моргай, он будет отражаться в глазах, пока пылает костер. Пока теплится изначальное желание, как пламя Творца. Я неотрывно следил за ним. Он смотрел на пляшущий костер и продолжал:

— Или соответствие твоих представлений о жизни самой жизни.

— Это всем известно, — кивнул я, сложив руки на животе. — Хотя правильнее это назвать истинностью, или показателем истины. Ведь истина — это весь мир, вся реальность, вся Вселенная. А то, насколько верны твои представления о ней, называют истинностью. Хотя они неразрывны в своей связи. Поэтому, глупо утверждать, что в споре рождается истина. В споре рождается истинность, то есть понимание или осознание того, что есть на самом деле. По крайней мере, в споре людей.

— Ну да, верно, — согласился Ральтар. — Истина с первого взгляда, кажется простой. Настолько простой, что мало кто желает задумываться о ней. Лишь немногие. Они-то и оставили великие трактаты по философии и всевозможным наукам. Их имена живут в веках. А те, кто смеялся в свое время над ними, обвиняя в заблуждениях и ереси, канули в лету. Их никто не помнит, хотя жили они богато, и жизнь прожили, по их меркам счастливо. Но они прожили короткую жизнь, так как думали лишь о своей короткой жизни. Те, кто думал о вечном — живут вечно.

Я снова замер. Чуть даже рот не открыл. Неужели я живу вечно? Ведь я часто думаю о вечном. Костер неожиданно вздрогнул. Прогоревшая толстая ветка с шорохом опала на угли. Столб искр резво взметнулся ввысь. Тьма встрепенулась, на миг отпрянула, и снова обняла нас. Этот миг вырвал из мрака задумчивое лицо Ральтара. Его взгляд пронзал костер и уносился в вечность. Хотя со стороны он казался пустым и отрешенным. Но не важно, каким был его взгляд. Важно то, что в его глазах отражалось пламя. Жизнь костра, который мы изначально зажгли, стала и нашей жизнью. Уверен — в моих глазах тоже пляшут отблески огня. Ральтар, правда, не обращает на них внимания, но все же видит, когда смотрит на меня.

Я, правда, могу с легкостью погасить их, но зачем? Не верите? Каждый может это сделать. И всего-то — сомкнуть глаза. Причем каждый это делает снова и снова. А однажды делает раз и навсегда…

— Тебе нравится убивать? — внезапно прогремел мой вопрос, хотя я говорил тихо. Ральтар вздрогнул. А ведь он не из робких.

— Мне нравится мое дело, — после паузы сказал он. — Точнее — наше дело. Мне нравится наш образ жизни, наша скрытность, наше Учение. Ведь мы несем благо. Хотя по всем очевидным признакам — это зло.

— Ну а сам момент убийства тебе приятен? — вкрадчиво спросил я.

Он снова задумался. Посмотрел на костер.

— Поэтому мы и стреляем из арбалетов, колем в сердце, травим ядами. Или используем иные способы быстрой смерти. Мы не мучители и палачи — мы холодные расчетливые стражи изначального порядка. Нам важен результат смерти, а не процесс. Если ты имеешь в виду смерть, как процесс, то — нет, мне он не приятен. Но если как воплощение замысла — то да. Ведь то смысл нашего существования.

— И скольких ты уже убил?

— Семьдесят шесть, — равнодушно отметил он.

— Совесть не тяготит?

— Нет.

— Хорошо, — кивнул я. — Было б хуже, если б тяготила.

— Тогда никто из нас не брался б за оружие, — холодно пояснил он. — Мы бы были простыми людьми, терпели б произвол и несправедливость. Или, напротив — творили бы их. А наше место занимал бы кто-то другой.