Дмитрий Денисов - Изначальное желание

Но меня на ней уже не было…

Я шел по пыльной проселочной дороге. Изношенный прохудившийся плащ спадал с плеч, прикрывая серый кафтан, ветхую рубаху, такие же штаны и высокие мягкие сапоги. А более при мне ничего не имелось. Не обременяю себя излишней тяжестью.

По обе стороны тянулись фермерские поля и нивы, живописно раскинувшиеся под солнцем. Наливающиеся колосья шуршали под дуновением легкого ветерка. И пахли они трудолюбивыми руками, что по весне предали зерна благодатной земле. Надо мной пронеслись жаворонки, и в их пении слышался любовный призыв. На смешных пугалах важно восседали вороны, словно сами оберегали их от людей. Высоко в небе бело-серыми точками кружили аисты. Казалось, они высматривали, куда бы подбросить ребенка, спеша осчастливить людей. Вдали бугрились холмы, издали напоминающие обомшелые валуны. Тут и там выглядывали яркие лики подсолнухов. Дети солнца тянулись к тому, кто давал жизнь и свет. Они тянутся к тому, кто дает больше, чем получает. Равно как и все вокруг тянутся к такому.

Но не ведают они, что любой источник иссякаем, и лишь время исчисляет его меру. Благо, время солнца безгранично… В рамках ваших жизней. Но не моей. Вот потому-то и задумываюсь я о вечном.

Я неспешно шагал, наслаждаясь каждым вдохом, каждым взглядом, каждым мгновением моей жизни, каждой мыслью, что рождались при виде сказочных картин. Мне было хорошо. И хоть не человек я, но в такие минуты мне тоже хорошо. Ведь подобен я человеку. В такие мгновения я ничего не желаю, так как есть у меня все…

Мир — есть желание.

Мир есть замысел.

Я наслаждался миром…

Позади раздалось бряцанье и тяжелый перестук. Я обернулся. Меня догоняла скрипучая повозка. Возница — грузный широкоплечий мужик средних лет, держал вожжи и погонял саврасого коня. Его лицо, заросшее темно-русой бородой, выражало простое удивление и интерес. Льняную рубаху он закатал по локти, и на коже виднелись старые и свежие ожоги. От него пахло железом и углями. А также трудолюбивым упорством. Тем самым, с которым проточная вода грызет неподатливый камень. Я замедлил шаг, временами оборачиваясь, и приглядываясь к незнакомцу. Скрип приближался. Вскоре мы поравнялись, и он басовито окрикнул меня с высоты телеги:

— Далеко ли путь держишь, мил странник?

— Далеко, — отозвался я, ладонью загораживая солнце.

— Ежели до городу, то могу подвезти, — прозвучало с искренней улыбкой и готовностью.

— Не велик барин — так дойду, — отмахнулся я.

Он очень удивился. На миг задумался. И сказал:

— Видать, воистину барин, раз с простолюдином тебе ехать зазорно.

Я улыбнулся. Посмотрел в его чистые глаза и одним прыжком перемахнул через борт.

— Каков прыгуч? — подивился он.

— Да, я таков!

Мужик снова щелкнул вожжами, и телега со скрипом тронулась с места. Я устроился подле него на тесаной плахе. И ждал.

— Знать не барин, — окинул он меня потеплевшим взглядом. — Раз подсел-то.

— Не барин, — успокоил я его. — Но я бы и так сам дошел.

— Так чего ж запрыгнул?

— Да вот ты мне стал интересен. Ты, и ход твоих мыслей. Иначе б никогда не запрыгнул. То есть — как ты воздействовал на меня мыслью, чтобы я свое решение изменил.

— Во как! — оживленно воскликнул возница. — Ты слыхал, Гриворыл? Его мысли наши заинтересовали.

Лошадка лишь тряхнула гривой, услыхав свое имя.

— Как хоть звать-то тебя? — прищурился мужик, всматриваясь в меня — его слепило яркое солнце.

— Все по-разному зовут, — загадочно молвил я.

— Это как?

— А каждый как хочет.

— Это чего? Шутка такая? — нахмурился он.

— Нет.

— Я таких шутников не люблю!

— Мне тоже не все по душе, — искренне признался я.

— Так! — голос его возвысился, и в нем зазвучало раздражение. — Мне имя твое не нужно, но ежели ты его не скажешь, то это… это как плевок в меня. Меня вот Пудилой кличут. А ты кто таков?

— Вот таков — развел я руками. — Ты сам можешь назвать меня, как пожелаешь.

— Но ведь имя у тебя есть? — не мог сообразить он.

— О, да, — довольно отметил я. — И их много.

Он застыл на миг, сверля меня голубыми глазами. Оттуда веяло недоверием и осторожностью. Они выползали из самой глубины двух широко распахнутых зеркал, подобно холодным липким щупальцам. Они осторожно дотрагивались до меня кончиками, словно пробуя на сочность. Они извивались и подрагивали, не зная, с какой стороны подступиться. Но вдруг неожиданно одернулись и втянулись обратно. Глаза сузились, и в щелках полыхнуло недоброе пламя. Мужик гневно взмахнул могучей рукой.

— А ну-ка братец, иди-ка ты по-доброму с телеги.

Я с уважением посмотрел на него, и спокойно произнес:

— Так я и не напрашивался, если ты вдруг позабыл.

И так же легко спрыгнул в дорожную пыль. Щелкнули вожжи, раздался его громкий возглас: «Ннно, пшел»! И Гриворыл привычно затрусил вперед. Жалостно возмутились оглобли. Но мужик не слушал их. Я же тихо плелся позади, смотря на убегающую тряскую телегу, громыхающую осями. На широкую спину и курчавый темно-русый затылок. Смотрел и гадал — когда же он остановится. А в том, что остановится — не сомневался.

Отъехав на полсотни шагов, скрип неожиданно затих. Остановился. Что ж, иного и быть не могло. Я неспешно брел, с каждым шагом приближая неминуемую встречу. Брел с ленивой нерасторопностью, словно и не видел впереди себя поджидающего возницу. Он же, приметив мой темп, разгневался еще больше. И не успел я еще дойти, как с телеги донеслось:

— Ну долго ты еще там будешь плестись?

— Так я никуда и не спешу. Если ты, Пудила, торопишься, так поспешай и не жди меня.

Я гордо прошествовал мимо него, улыбнулся Гриворылу, и, не оборачиваясь, зашагал дальше. Он провожал меня с раскрытым ртом. Но опомнился, щелкнул вожжами. И снова скрип оживил шепот полей и воркование птах. Он спешно догонял меня.

— Послушай, мил человек, — застенчиво обратился он, — ты, знать, кто-то не из простых, пущай и одет по-простому. Мы же люди простые, и ко всякому с душой. А ежели к нам с пренебрежением, то и мы того же. Ты не обижайся, ежели чего, но… хоть скажи, как звать-то. А путь держать все одно веселее вместе. Да и пеший конному в пуп дышит. Давай уже, залазь.

Я посмеялся, но чистосердечно и беззлобно. Точно так же, каким стал его показной гнев. Он не желал мне плохого, его просто испугала неизвестность. Но он оказался смелым человеком, и не побоялся снова обратиться ко мне. А ведь он сразу сообразил, что я далеко не из простых. Пусть он и ошибался в моем высоком происхождении. Ведь я не знатного роду, не аристократ, скрывающий свой облик за личиной бродяги.