Вадим Храппа - Ульмигания

В рощице, к северо-востоку от Гирмовы, они наткнулись на брошенный прусский поселок. Избы его, завалившись черными боками, растеряли часть своих бревен и мирно догнивали в самбийском тумане. Русские уже миновали поселок, как вдруг старшему их них, Борису, почудилось, будто кто стонет женским голосом.

— Стой, ребята! — сказал он. — Ничего не слышали?

Все трое замерли, а Борис даже приподнял шишак, освобождая ухо.

Теперь все услышали оборвавшийся не то стон, не то крик. Они повернули к поселку и обнаружили, что с самого края его, в низине, скрытый за развалинами, примостился дом, над крышей которого еле заметно дрожал теплый воздух, выходивший из дымового отверстия.

Путша остался снаружи, а Борис с Василькой зашли в дом, держа наготове мечи. Но то, что они увидели, заставило их смущенно топтаться у входа. На лежанке, застланной шкурами, отвернувшись к стене, лежала роженица, накрытая грубой холстиной, а в руках у черной косматой старухи заходился плачем ребенок.

— Пошли отсюда, — сказал Борис, дергая Васильку за руку. — Не наше это дело.

Борис и Путша были уже в седлах, а Василько стоял у коня, переминаясь.

— Ну, — спросил Путша. — Поехали, что ли?

Василько задумчиво разглядывал дымок над крышей.

— Что-то тут не так, — сказал он. — Надо бы вернуться, посмотреть.

Войдя в дом, он быстро подошел к роженице и откинул холстину. Из-под левого соска выглядывала костяная рукоятка прусского ножа — пейле. Василько не успел выпрямиться, как из темного угла тенью на него кинулась собака.

Когда Борис и Путша вбежали в избу, Василько катался по полу, пытаясь скинуть с себя большого рыжего пса, а черная старуха бросилась на них с топором в руках. Путша одной рукой перехватил топор, а другой, затянутой в кольчужную голицу, ударил старуху в рябое лицо, превратив его в кровавую кашу. Старуха упала. Борис схватил пса за задние лапы и с размаху ударил им о стену. Пес, брызжа кровью из разбитой морды, извивался, норовя дотянуться до рук Бориса, но тот ударил им о стену еще два раза, и пес затих. Борис вытащил кинжал, чтобы добить собаку, но Василько остановил его:

— Погоди! Не тот ли это пес, что наш барон ищет?

— А у того, что он ищет, куцый хвост?

— Бог его знает…

Пес казался мертвым, но они все же связали его прежде, чем сунуть в узел.

Долго думали — взять младенца или оставить с бесноватой черной ведьмой? Надумали взять, хотя понятия не имели, что с ним делать в разоренном замке. Но ведь неизвестно, что здесь произошло, может, ведьма хотела и его зарезать? Жалко — хоть маленькая, но божья душа. Завернули в шкуры, приладили Васильке к седлу, поехали.

Ванграп сидел, прислонившись к стене, в алтарной части разрушенной капеллы. Держал в руках половину стрелы и разглядывал ее. Вторая половина с наконечником сидела у него в боку. Он разломил ее, потому что, торчавшая целиком, она мешала двигать рукой.

Самбы научились пользоваться арбалетом и даже делать для него вот такие, как эта, грубые деревянные стрелы.

Рыцари стояли возле и молча смотрели, как умирает прусский князь фон Эбур, не зная, чем помочь. Они хотели вытащить стрелу, но Ванграп не дал. Это причинило бы лишние страдания, а от внутреннего кровотечения он умер бы еще быстрее.

Сверкающие девы спустились с небес и встали по обе стороны от него. Их одеяния пахли снегом. Глаза их были как капли росы.

«Пора…» — подумал Ванграп.

Подошли те рутены, которых он посылал блокировать замок. В руках какие-то свертки. Что-то говорят… Ванграп, глядя на них, улыбнулся.

Когда-то один их соплеменник, пытаясь украсть у Кривы юную жрицу бога Лиго, убил его отца — могучего Вепря, защищавшего языческие святыни. Теперь они помогали Ванграпу отбить у Кривы Гирмову. Странно все в жизни складывается. Большие, бородатые, светлоголовые, они походили на витингов его народа. И даже язык их напоминал прусский. Только они христиане, а его народ…

— Князь! Князь! Барон!

Старший из наемников дергал его за плечо.

Ванграпу не хотелось возвращаться. Он уже был в покое, нисходящем к нему с искрящихся небес.

— Князь! — рутен дернул сильнее, причинив боль. — Не та ли это псина, что ты искал?

Он развернул кожаный узел, и к ногам фон Эбура свалился куцехвостый пес. Он казался мертвым. Лапы его были стянуты сыромятным ремнем.

Стрела мешала дышать. Он опять ее чувствовал.

Ванграп вернулся.

— Развяжите его.

Рутен наклонился и разрезал ремни.

Пес тут же вскочил и бросился на Ванграпа. Но он ждал этого и, сунув в пасть левую руку, правой сильно ударил сбоку в голову, со стороны уха. Пес упал и какое-то время не шевелился. Потом поднял голову, посмотрел вокруг мутными глазами и встал. Шатаясь, пошел на Ванграпа. И опять наткнулся на его руку. Но на сей раз Ванграп схватил его за горло, а другой рукой ножом распорол псу брюхо снизу доверху. Пес страшно закричал человечьим голосом, роняя кишки. Ванграп отбросил его от себя подальше и закашлялся. Потом уронил нож, откидываясь к стене. Изо рта пошла кровь.

Наемники что-то объясняли, показывая другой сверток. Черная ведьма с ребенком… Роженица с ножом в груди… Бросился рыжий пес… Бросилась ведьма… Младенец…

Ванграп, князь Вепря, барон фон Эбур, уходил. Его ждал тот, во славу которого он все эти годы сражался с собственным народом. Девы взяли его под руки и помогли подняться. Он видел собственное тело…

И вдруг до него дошло то, о чем говорили рутены — ведьма с ребенком — рыжий пес… Это ребенок Кривы! Младенца нужно убить немедленно и сжечь вместе с псом!

— Он что-то говорит, — сказал один из рыцарей, наклонившись к фон Эбуру. — Что-то о младенце. Я плохо понимаю по-прусски.

Ванграп вздохнул и затих. Тело его расслабилось. Душа медленно поднялась над замком.

— Все. Он умер.

Рыцари снимали шлемы. Кто-то из братьев Ордена начал читать молитву.

— Кажется, он хотел, чтобы мы позаботились об этом ребенке.

— Надо найти кормилицу.

— Пока ее нет, ребенка можно накормить козьим молоком, — сказал Василько. — Тут в округе их полно.

«Итак, состоялся на тризне по убитым крестоносцами витингам Великий совет воинов ятвягов. И спросили все друг у друга: как же нам жить теперь? Покоримся ли пришедшим из-за Вистулы закованным в железо или будем биться до последнего мужа в племени, пока не опустеют наши дома, не овдовеют жены и не осиротеют дети ятвягов?

Вышел вперед вождь, известный своей мудростью, по имени Стардо, и сказал: не может стать рабом тот, кто был господином, поступим же, как некогда славный наш король Вайдевут…

И ушли ятвяги в дикие леса Литвы…

Но был среди них некто крещеный, по имени Кантегерд, и смутил он многих ласковыми речами и посулами, и не пошли они с князем Стардо, но пошли за Кантегердом на поклон к христианам. [108] К тому времени из одиннадцати прусских племен в Ульмигании осталось только десять. Ятвяги (судавы), населявшие юго-восток Пруссии, под началом князя Стардо ушли куда-то к границам нынешней Белоруссии, в дремучие леса Литвы, и там ассимилировались в среде русской и литовской знати. Например, в русских летописях («Галицко-Волынская», «Задонщина») многие ятвяги упоминаются уже как литовские и русские князья. Однако часть их крестилась и встала под опеку Тевтонского ордена. Чтобы окончательно порвать с языческим прошлым, князь Кантегерд попросил Конрада фон Тиренберга, будущего ландмайстера Пруссии, дать ятвягам другие земли, подальше от родовых капищ. Фон Тиренберг выделил им северо-западную часть Самбии, опустевшую к тому времени в результате бесконечной войны самбов с Орденом. В 1258 году около полутора тысяч человек князя Кантегерда пришли и основали здесь Хайлигенкройц, Сант-Лоренц и множество мелких деревень. С тех пор эту часть полуострова называют Судауше Винкель — Ятвяжский угол.