Вадим Храппа - Ульмигания

Не простили боги Кантегерду предательства, и многие беды претерпело его племя, пока сам вождь не положил жизнь свою на жертвенник в священной Ромове. И тогда только получили ятвяги покой на новых землях».

До сих пор были только козы. Но сейчас в глубине стеге [109] Стеге — сарай, амбар. лежал белый жеребенок. Несмотря на сумрак, длинная черная рана на его шее была хорошо заметна.

— Крови, конечно, нет, — сказал Кантегерд.

Старый плотник, хозяин жеребенка, молча кивнул.

Кантегерд, сдерживая ругательства, — на людях он изо всех сил старался выглядеть образцовым христианином — вышел из сарая в предрассветный туман.

Это началось полтора года назад. Собственно говоря, началось это гораздо раньше, но никто особенно не обращал внимания на то, что иногда с пастбища не возвращался какой-то козленок. Козы, обгладывая кустарник и молодые деревца, часто заходили глубоко в леса, где до них было много охотников. Но, когда однажды утром в загоне для скота обнаружились две нетронутые козьи туши с неровно перерезанным горлом, впервые прозвучало: «Волколак»! Ужас зловещим шорохом стал расползаться по деревне. Люди, не забывшие своих брошенных в Судовии [110] Судовия — название земли, где жили ятвяги, по имени их легендарного родоначальника, одного из сыновей Вайдевута — Судо. богов, стали роптать и угрюмо коситься на князя Кантегерда, обрекшего их на это предательство. Им казалось, что боги нашли их, сбежавших с родины, и начали мстить, прислав волколака — кровожадного оборотня.

И вот теперь белый жеребенок. Считалось, что белые животные особенно угодны прусским богам. Белые козы или лошади приносились в жертву новорожденными. Правда, за те годы, что ятвяги жили под опекой Ордена, древние суеверия стали уходить. На белую лошадь по-прежнему никто не рисковал садиться, но в хозяйствах их держали — на продажу самбам.

Первое время, когда ятвяги получили от Ордена новые железные орудия — мотыги, косы, плуги, когда в сараях встали коровы, дающие в десять раз больше молока, чем козы, а на полях зрели невиданные урожаи из подаренных орденом семян, казалось, благоденствию племени не будет конца. И тут появился оборотень. Или кто там, вместо него? До князя стали доходить слухи, что то в одном, то в другом доме ночью втайне приносились жертвы. Кто-то пытался вадить. В лесу он наткнулся на дуб, украшенный длинными разноцветными лоскутками. Дуб он приказал сжечь, но заметил, что витинги делают это без охоты, хмуро отводя глаза в сторону.

Сегодня на рассвете прибежала насмерть перепуганная девчонка — дочка плотника и, запинаясь, сказала, что волколак зарезал жеребенка. До сих пор Кантегерд не верил в оборотней, но когда увидел, что солома на кровле стеге осталась нетронутой, а в самом сарае нет никаких подкопов, которые обычно делают волки, он почувствовал, что ему вдруг стало душно. Из-под шапки на лоб потекли струйки пота.

Дом Кантегерда — добротный, высокий, срубленный на манер домов орденских поселенцев, с погребами, стоял напротив часовни Святого Креста, через дорогу, ведущую на юг, к Шоневику. Небольшая площадь перед ним была вымощена булыжником, как в замках. Двери дома были набраны из еловой строганой доски, достаточно высокие для того, чтобы рослому князю не приходилось пригибать голову, входя в них.

Он приказал подать пива и озабоченно потягивал его, глядя себе под ноги.

Пришел Василько.

— Звал, князь?

Кантегерд кивнул и указал на скамью рядом с собой. Налил пива. Василько выпил, потом вздохнул и потянулся, хрустя костями.

— Скучно, князь, — сказал он. — Уйду я от тебя. Меня воевать учили, а не бражничать. А у тебя я живот наел.

Князь посмотрел на поджарого, как молодая рысь, воина и хмыкнул. Потом опять налил пива.

— Ты ни свет ни заря меня опохмеляться позвал, или дело какое есть? — спросил Василько.

— У кривого плотника ночью кто-то годовалого жеребенка завалил.

Глаза Василько из сонно-соловых превратились в два жестких камешка. Даже, кажется, и цвет свой поменяли с голубых на серо-стальной.

— Волколак?

Кантегерд поморщился.

— Ты, князь, конечно, можешь в него не верить, — сказал Василько. — Однако неладное что-то в деревне творится.

— Будет еще неладнее, если люди узнают об этом проклятом жеребенке.

Василько внимательно посмотрел на князя.

— А ты, никак, собираешься плотнику рот закрыть?

— В деревне неспокойно. Кое-кто уже вадить пробует.

Василько махнул рукой:

— Знаю. Не хотел тебе говорить прежде времени, но мне кажется, что ятвяги что-то уж больно ласково стали привечать самбов. Давеча мне донесли, что у лесорубов какие-то подозрительные людишки ночуют. Я налетел, но поздно — их уж и след простыл. Лесорубы отмалчиваются. Их бы в темную… Да дознание бы учинить по всей форме…

— Так и сделаем, — сказал Кантегерд. — Только позже. А сейчас плотника со всей семьей — под замок. Да смотри, чтоб шуму лишнего не было.

— Я своих татар возьму. Они ни по-вашему, ни по-немецки не разбирают. Захотят — не проговорятся. А с плотником что будем делать?

— Отвезу в Гирмову или еще куда дальше. Как-нибудь пристроим. Ордену лишние рабочие руки не помешают.

— Ну и ладно! — Василько улыбнулся и встал из-за стола. — А то я уж грешным делом…

Как только он вышел, Кантегерд снова уткнулся взглядом в пол. Он думал.

В этом наемнике и его людях он был уверен больше, чем в себе самом. Да и в собственной дружине было достаточно верных витингов, чтобы навести порядок в случае мятежа. Хотя таковой вряд ли случится. Люди ему верят. Они прошли с ним десятки миль [111] Прусская миля равна примерно семи с половиной километрам. во время переселения, претерпели массу лишений, пока обустраивались на новом месте. Если б сейчас не эта тварь… Все-таки, что же это? Оборотень-волколак? А может, какой хищник, которого они раньше не знали? Что-то вроде гигантского хорька. Самбия уже дарила им сюрпризы вроде живых движущихся песчаных гор или той голой женщины с рыбьим хвостом, которую Кантегерд видел сидящей на камне, выступающем из воды на янтарном берегу. До сих пор он упорно гнал от себя любые предположения насчет оборотней. Сейчас ему снова припомнились смутные разговоры о рыжей собаке, за которой гонялся знаменитый самбийский князь-крестоносец Ванграп. Говорили, будто это сам Крива, мстивший Ванграпу за разорение Ромовы. Но Ванграп ведь убил ту собаку! У Кантегерда даже был свидетель — Василько, рассказавший, как умирающий Ванграп распорол псу брюхо. Или ему все показалось? Надо будет расспросить.

У ятвягов, как и у всех пруссов, считалось, что вайделот может при желании обернуться собакой. Кантегерд не верил этому, как и другим слухам о непомерном могуществе вайделотов. Хотя… Он сам однажды видел, как один из них, войдя в раж от общения с богами, взлетел над землей и висел в воздухе, а пена из его рта клочьями падала на траву.