Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)

— А вы собираетесь умирать? — ухмыльнулся мой ученик, нацеживая в пиалу последние капли остывшего уже чая.

— Знаешь, Рэд, пока я жил, я многое понял… и сейчас продолжаю понимать. Да, я, такой старый и умный, тоже могу открывать что-то новое для себя в этой бесконечной вселенной. — Я хихикнул, и тут же почувствовал всю фальшь своего смешка, слетевшего с губ по привычке. Подобрался и постарался говорить как можно серьезнее. — Я понял вот что, Рэд. Никакое заклятие или проклятие не может обмануть Смерть. Ей можно лишь на время отвести глаза. Так что, рано или поздно, я умру. И тебе придется жить в этом мире с грузом воспоминаний обо мне и кое-какими обязанностями, которые я оставлю тебе. Лучше привыкни к моей смертности заранее, ладно?

Он задумался. Устало потер глаза.

— Учитель, мне легче привыкнуть к своей, чем к вашей… вы кажетесь мне… незыблемым.

Я не знал, плакать ли мне от умиления или смеяться над его наивностью. Но решил, что еще не готов к этому разговору.

— Ха… иди спать, болван. Я всю ночь не сомкнул глаз ради тебя, и еще одного серьезного разговора не вынесу. Отложим до следующего раза?

— Да, учитель. — Мы поднялись, собрали посуду с пола. Мой первый, самый преданный и верный ученик донес меня до кровати на руках — ветер вершин не пожалел моих старых костей, сыграл на них пару мелодий, пока я сидел снаружи.

Я лег спать, но сна не было. Да и бодрствование — как удушье. Воспоминания встревожили меня.

Спать — кажется, это просто. Закрываешь глаза и падаешь в темноту. А если темноты нету?

Я совсем не прочь быть великим алхимиком. Себе — средство от бессонницы, ученикам — от дури, а всему человечеству — от паскудной жизни.

Вот так-то.

Скажете — жестоко? Может быть. Не знаю…

***

Прошел месяц, но Хилли так и не вернулась. Осень подступала, не таясь, самозабвенно раскрашивая леса в золото и королевский пурпур, и воздух был так сладок и звенящ, что я, давний поклонник осени, взял в привычку гулять по оврагам и склонам неподалеку от нашего с Рэдом жилища, иногда доходя до деревеньки внизу, в долине. Возможно, эти прогулки укрепили мое здоровье — по крайней мере, я перестал зябнуть; да и колено стало более послушным. Особенно мне полюбилось небольшое озерцо, образовавшееся в впадине, куда стекали воды трех ручьев — даже не озерцо, а прудик. В него падали желтые кленовые листья, кружились на воде и я на время забывал обо всем. Казалось, я всю свою жизнь провел в горах, видя не больше пяти лиц в год, довольствуясь малым; никогда не сиживал в тронной зале, не танцевал менуэты, не убивал крыс, чтобы прокормиться, не превращал людей в ледяные статуи… Но какое-то шестое чувство, кто-то внутри меня, твердил день и ночь, что все только начинается, что скоро произойдут события, которые могут заставить меня вылезти из своего кокона. Я не верил, смеялся беззаботно и затыкал рот внутреннему голосу красотой пейзажа и простотой восприятия. Все что мне нужно — говорил я ему, — это спокойно жить, любоваться осенними лесами и ледяными вершинами гор, рассказывать Рэду байки, учить его понемногу… Но мой внутренний Советник, как всегда, оказался прав.

Септембер налился гроздьями винограда, там, в долине; начался первый сбор. Жители деревни отпраздновали День Винной Бочки, и принялись за работу — давили виноград, разливали вино, перемежая дело развлечениями. До глубокой ночи они пели и плясали, и я частенько усаживался на своей веранде, и смотрел вниз, в долину, где полыхали костры. Казалось, прислушаешься — и различишь смех девушек в ярких юбках, стук сколачиваемых бочек, блеянье коз… Деревенька мерцала во тьме огоньками, протяни руку, сожми — и обожжешься, и свет погаснет, останутся только горячие угольки… А ведь там живут люди, совсем обычные люди, которым по большому счету нет дела до магов и пиратов, или королей; они счастливы той малостью, что дает им земля, а если вдуматься, она дает не так уж и мало — пищу и красоту, и возможность с гордостью наблюдать за тем, как поднимается из земли посаженное тобой, как оно растет и наливается соком. Я тоже в каком-то смысле — и сеятель, и пахарь, и сборщик урожая, да только вот одно из посаженных мной растений оказалось строптивее, чем я думал, оно вырвало корни из земли и убежало.

Я хихикнул, представив эту картину; странное получилось сравнение. Рэд, сидящий рядом со мной, оторвался от процесса починки упряжи и вопросительно хмыкнул.

— О, мой мальчик, ничего… просто вспомнил кое что. Скажи, ты любишь вино?

— Я люблю пиво.

Как всегда, честен и прямолинеен.

— Ну что же, а я вот люблю. Съезжу-ка я завтра туда, вниз, и прикуплю себе бочонок. А то и два — один спрячем в кладовке, пусть дозревает, годика через три выпьем с тобой по стаканчику, скажешь мне спасибо.

— А почему бы не спуститься вниз годика через три?

— Если сейчас не купить, через три годика можно и без вина остаться. Мало ли, какие там праздники будут, они все вино на продажу-то и увезут… Лучше сейчас. Поедешь со мной?

И, как только я задал этот вопрос, мой внутренний голос замотал головой: 'не бери его, не бери!'. И я, не дав своему ученику рта открыть, продолжил почти без паузы:

— Хотя стой, я, пожалуй, сам обернусь, а ты подправь лестницу, она давно скрипит похлеще моего колена.

Рэд искоса глянул на меня.

— Ваше колено, учитель, теперь почти не скрипит. Я даже скажу — совсем.

— Ну, мальчик мой, прогулки делают свое дело, знаешь ли…

— У вас не только колено. — Он отложил шило, помассировал икры и переменил позу. — Вы выглядите моложе, морщин меньше гораздо… Может, я все-таки поеду с вами?

— Рэд, увалень, какого черта? Ты что, думаешь, я собрался без тебя на подвиги? Ну, если считать подвигом торговлю со скрягой Мэйном, виноградарем с кучей плоских и носатых дочек, пучками высовывающихся из всех окон его дома, то да, я отправляюсь на подвиг. Но тебе там не место, ты на этих самых дочек плохо влияешь, они, завидев тебя, начинают вываливаться из окон с романтичными вздохами, только уворачиваться успевай… Нет, нет, сиди дома!

О, демоны его дери. И почему этот мальчишка постоянно заставляет меня выглядеть в собственных глазах бесчувственным обманщиком?

Утром следующего дня я приоделся (то есть напялил сравнительно новые камзол и штаны, стираную рубашку и вычищенные сапоги), взял посох, выструганный Рэдом из ольхи, и отправился в деревню. Довольно быстро преодолел небольшое ущелье, вместе с тропинкой пропетлял по склону и через четыре часа оказался на главной улице деревни, строя глазки вдовушкам у заборов. Проходя мимо дома Ветлухи, трактирщика, у которого мы держали своих 'гордых скакунов', я просвистел птичью трель — в ответ раздалось конское ржание и ослиный рев. Узнали. Приятно, черт побери.