Григорий ПАНАСЕНКО - ЭДЕМ-2160

Николай почувствовал, что настал черед священника выговориться. Отец Никодим продолжил свою неожиданную проповедь:

— Почему вы, люди во власти, не можете понять простой вещи. Вы же рубите сук, на котором мы все сидим. Да вы сами на нем сидите! Вспомните старую сказку. Сначала вы пускаете лису на порог, затем в сени, а уж в курятник она заберется и сама.

Николай не сразу понял, что речь идет о китайцах. И опять его пробрал короткий и резкий озноб. Отец Никодим говорил дальше:

— Сейчас вы им дали самоуправление и равенство, а через год уже они, а не мы, будут решать, кому считаться гражданами второго сорта и скрываться в гетто. А ведь нас и так становится все меньше. Вы знаете, на днях сюда заявилась группа волосатых молодчиков и попыталась устроить здесь погром. Все как один китайцы или корейцы. Если бы не полицейский наряд, они бы здесь и камня на камне не оставили. Один из них пригрозил сделать из меня макивару. И таким людям вы даете права!

Сейчас отец Никодим был похож не на благообразного священника, а на оратора на трибуне. И все же он перекрестился на образа, замаливая грех гнева.

— А что вы предлагаете! – взорвался Николай, – Методы УНЕ?! Или может быть Иркутское решение? А может вам по душе девяносто восьмой год? Вы хотите, что б мы все как один выступили против, а потом также смотрели мертвыми оловянными глазами в небо!?

— Не надо так кричать. Я вовсе никого не призываю к вооруженному восстанию. Я всего лишь хотел, что бы вы поняли одну простую вещь.

— Какую? – злость Николая постепенно таяла.

Отец Никодим пристально на него посмотрел:

— У нас нет национальной идеи. Мы обречены как нация. Посмотрите, кто силен в мире: Япония, Китай и Россия. У них эта идея есть. И у них есть вера. У них есть вера и в этом их сила. Вы можете сколько угодно долго кричать о правах личности, но когда доходит до дела, у нас каждый сам за себя. А они идут стаей, командой, ордой – как вам больше нравится. Но идут.

Перед Николаем невольно встала картина вчерашнего побоища.

— Мы боимся и ругаем УНЕ, но это единственное, что пока их сдерживает. Они не размениваются на мелочи и не трясутся над правами личности, потому что не знают, что это такое. Восток никогда не разменивал общество на личность.

Николай хотел ему возразить, но отец Никодим перебил его снова:

— И вы знаете, выиграют они, а не мы. Россия поняла это давно, хотя и ей гонка дается большим трудом, а мы безнадежно отстали и отрезаем себе последний путь к отступлению. У нас есть шанс – влиться в Российскую империю, но я боюсь, этого не случится. Нас обуяла гордыня, и мы слишком пропитались Западом. Наш удел – доживать, как это делают Испания и Франция.

Отец Никодим горестно вздохнул. В полумраке он казался старым и немощным. Николай напряженно посмотрел на священника:

— Неужели вы предлагаете подобное на самом деле? Вы это серьезно?

Отец Никодим испытующе посмотрел на Николая:

— Что именно? Вхождение в Россию? Да.

— Но какой же вы тогда патриот!?

— На самом деле мои слова повторит любой настоящий патриот. А вот ваших соратников назвать таковыми нельзя.

Николай молча повернулся и направился к выходу.

— И все же я верю, что вы человек здравомыслящий, – сказал ему вслед отец Никодим.

Николай вышел, не оглядываясь. Дверь протестующе скрипнула и свечи затеребили тени на потолке.

Еще три дня Николай вспоминал эту встречу, то так, то эдак стараясь в мысленном споре переубедить оппонента, задавить его аргументами. Но чем дольше он старался, тем яростнее было его бессилие. Даже самые веские доводы не вызывали уже доверия и у самого Николая. Это было невыносимо. К концу третьего дня Николай снова решил прогуляться.

Вечерело.

Он задумчиво шел по тихим улочкам Нового Киева. Первые звезды уже проглядывали робко и неясно сквозь густую синеву неба. Острые шпили костела Святого Клемента рвали в полосы остатки серых ватных туч, клочья истончались и таяли без следа.

Далеко остался шум центральных улиц и завывания очередной полицейской кавалькады. Николай шел, не замечая ничего вокруг. Мягким желтым светом зажглись в полнакала уличные фонари. Над ними изъеденным сырным кругом встала большая декабрьская луна. В отсветах города ее желтизна казалась пергаментной и неестественной.

Стало холодать. Николай зябко потер руки. Одна мысль назойливой мухой билась в голове: "Кто же из нас прав – я или священник?".

Перед ним всплыл в памяти последний день заседания в Раде и жаркие речи главы УНЕ, довольные лица китайских депутатов, а под конец – мертвые глаза убитого юноши на асфальте.

Взгляд зацепился за яркую вывеску. Большие оранжевые и зеленые иероглифы резкими тенями расцветили угловой дом с китайским ресторанчиком в цокольном этаже. "Красный Дракон" предлагал круглосуточно блюда восточной кухни. Огненный, витиеватый иероглиф помаргивал и иногда гас.

Николай сам не заметил, как очутился в китайском квартале Киева.

Сгущался туман. Николай остановился.

Позади раздались мерные шаги. Из тумана показалась тень, за которой замаячил еще десяток. Пелена становилась плотнее.

Инстинктивно почуяв опасность, Николай прижался к ледяной кирпичной стене дома. Молчаливая толпа перекрыла всю улицу. Глухо звякнула цепь. В вязкой тишине отчетливо щелкнул передернутый затвор. Николай почти физически ощутил патрон, входящий в ствол. Лидер толпы, поравнявшись с ним, кинул в его сторону беглый взгляд и тут же отвернулся: стая шла мимо.

Дверь кафе открылась, выпуская наружу потоки света и восточной музыки. Пара мальчишек-китайцев вышла на свежий воздух, весело переговариваясь о чем-то – Николай не знал китайского. Один из них бросил взгляд вверх по улице и настороженно замолчал. Другой посмотрел в том же направлении и мгновенно исчез за дверью.

Уже через минуту с другой стороны улицы показалась вторая толпа. Сейчас Николай заметил, что в первой группе молодежи не было ни одного восточного лица. Из дверей ресторанчика стаей выпорхнули девушки и стремительно скрылись в тумане и темноте боковых улочек.

Повисла тяжелая тишина.

Остальное Николай осознал только позже, уже сидя в клетке полицейского "обезьянника" и придерживая рукой подбитую скулу. У его ног на грязном заплеванном полу в беспамятстве валялся избитый до полусмерти китаец.

...Первым выстрелом в стеклянное крошево разнесло заискрившуюся неоновую вывеску. На улице стало темнее. Затем картина яростного побоища предстала перед Николаем мозаикой или калейдоскопом. Тяжелые ножи для шинковки, велосипедные цепи, кастеты, залитое кровью лицо боевика УНЕ с обрезом, тяжелый волосатый кулак, дробящий скулу, мглистое небо с мелькающими рубчатыми подошвами, окрик полицейского и яркий свет фонарика в лицо, а затем тряский "бобик" с зарешеченным окном...