Елена Костромина - Трафарет вечности

— Если бы не видел, решил бы по твоим разговорам, что ты спятила. Но эту тварь я видел реально и он мне тоже заехал. Но это уже не твой муж, это ходячая оболочка. Когда я влетел на твой крик, он тащил из тебя жизнь.

— Он — мой муж! Он всегда боготворил меня и не мог пальцем тронуть меня, пылинки сдувал, ревновал…ты не знаешь! Скорее всего ты обидел его, когда он приводил меня в чувство! Он наверно в больницу пошел, я догоню его!

Оксана попыталась встать, но Леонид, упрямо тряхнув головой, удержал ее.

— Дурочка! После такого удара кочергой, здесь должна была быть лужа, нет — море крови! Где она!? И скажи мне, твой муж часто уходил на работу, выпрыгивая через окно??? А!?

Оксана притихла. Вдруг женщина разразилась слезами, и Леонид тоскливо вздохнул. Он попытался обнять ее, но она отстранилась от него, брезгливо поморщившись.

— Я тебе противен? Ты не хочешь даже дотронуться до меня? — с горечью спросил Леонид.

— Да, ты мне противен, то есть не противен, нет…Спасибо тебе, конечно…Но сейчас я хочу, чтобы ты ушел. Я тебя ненавижу! Всю свою жизнь я любила только мужа, он был красив, умен, образован…Ты — тупое грубое создание! Посмотри на себя в зеркало!!! — сумбурно и не понимая, что говорит, набросилась Оксана на не ожидавшего такого отпора Леню.

— Ясно, можешь не продолжать. Но уйду я только под утро. Я посижу на кухне, если ты не против. Вдруг опять явится. Надо будет Федору рассказать. Он у нас главный по паранормальным явлениям. А пока, хочешь ты того или нет, я останусь.

Леонид не дал ответить злобно глядящей на него женщине и быстро ушел на кухню. Он слышал, что она заперла дверь в квартиру, поплакала еще немного, тихо, как котенок, потом легла. Всхлипывания ее он слышал еще часа два. Затем она замолчала. Он, войдя к ней, увидел, что она спит с кочергой в руках.

Улыбнувшись, он лег рядом с ней на пол и подумал: "Как пес".

Наутро Леня тихо встал, не смея поцеловать спящую Оксану, легонько погладил ее по голове и бесшумно ушел.

Оксана открыла глаза. Она тоже не спала.

Пять месяцев назад.

В секретной лаборатории, оборудованной по последнему слову техники, шла обычная, только на первый взгляд, казавшаяся хаотичным мельканием, работа. В свете бестеневых ламп странно мигали огоньки приборов, периодически раздавались свистящие или шипящие звуки.

На операционном столе, в центре комнаты лежал Кирилл Костромин. От него к аппаратам искусственной жизнедеятельности тянулись трубки и провода. Ирина, к сожалению, оказалась не права — он действительно был мертв. Все аппараты, подключенные к нему, работали, показывая прямые линии — нет пульса, нет деятельности мозга, нет дыхания, нет давления. Около стола на стойках висели шесть или восемь капельниц с разноцветными жидкостями. В вены на руках и ногах полковника были воткнуты их иглы.

Вокруг него неторопливо, но сосредоточенно перемещался медперсонал — высокие спортивного сложения мужчины в халатах фисташкового цвета. Кто-то снимал показания с приборов, кто-то осматривал кожу на его руках, кто-то акупунктурной иглой колол его в пальцы ноги. Один из врачей развешивал на светящейся панели рентгеновские снимки, другой, на соседней панели, развешивал томограммы.

В помещение лаборатории вошли два человека в белых халатах — низенький полноватый врач и генерал Звонников, названный отец Кирилла.

— Мы еще неделю назад извлекли Костромина для исследований, — продолжил врач мысль, начатую за пределами лаборатории.

— А… это не вредно… Ведь когда он полностью разморозится, он не начнет… — замялся Звонников.

— Нет, — понял его мысль врач, — он не начнет разлагаться. Мы приняли тогда все необходимые меры. Он был законсервирован в самые первые минуты после смерти, а потом подвергнут глубокой криообработке.

— А он будет что-нибудь помнить? — задал Звонников самый главный вопрос, за ответом на который он собственно и пришел сюда.

— Это очень интересный вопрос. По моему убеждению — нет. Он будет помнить только момент своей смерти. Правда, несколько моих коллег думают, что его мозг был способен накапливать информацию еще какое-то время… но я так не считаю.

Врач подошел к панели с томограммами, снял с нее карточку. Звонников поморщился, глядя на меленькие картиночки словно нашинкованных органов.

— Мозг сохранился прекрасно, — врач протянул карточку генералу, но тот только руками развел, — Никаких изменений от криообработки! Знаете, Алексей Михайлович, даже жалко, что так мало необратимых изменений. Коллеги скажут, что эксперимент недостаточно чистый.

— Ну, знаете… — начал Звонников, но затем передумал и продолжил совершенно другим тоном, — Нам, военным попроще — работает и ладно. Главное, что бы опыт удался. Когда будете оживлять?

Врач пожал плечами:

— Процессы реанимации идут уже три дня. Мы не стали дожидаться полной разморозки тканей, да это и не к чему…

— И как долго это продлится?

— До полного завершения цикла, — исчерпывающе ответил врач.

Генерал только глаза закатил. В это время кто-то из медперсонала подошел к говорящим, но приблизиться не решился. Врач сделал приглашающий жест рукой.

— Показания в норме, — по военному четко доложил медик, — Через пять минут начнем вводить третью часть электролитов, чтобы потом сразу перейти к спазмолитикам.

— Эластичность достигнута?

— Достигнута. Ткани очень хорошо восприняли силиконовую группу.

— Прекрасно, — сказал врач и повернулся к Звонникову.

— Минут через пятнадцать мы сможем сказать, будет ли он мобилен.

— Мобилен? — Звонников удивился, — То есть, он не… оживет?

— Оживет? — в свою очередь удивился врач, — Да вы мечтатель! Конечно, нет. Но он сможет двигаться, исполнять команды, выполнять сложные приказы. Просто идеальная боевая машина.

— Вы меня не поняли! Мне сначала сказали, что его личность безвозвратно утрачена, а позавчера кто-то из ваших коллег поймал меня в коридоре и долго мне внушал, что весь эксперимент неэтичен, что Костромин все это время находится в состоянии какого-то стасиса, и когда мы вернем к жизни его тело, его сознание тоже вернется… Я не мог от него избавиться минут десять!

— Нет. Это все ненаучные бредни. Бредни. Смерть мозга я констатировал лично.

Звонников вздохнул и задал еще один, важный для него, вопрос:

— Константин Ильич, а если бы не мое распоряжение, его возможно было бы спасти?

Врач пожал плечами:

— Ну, как минимум, можно было попытаться. Он же не был смертельно ранен. Просто истек кровью.

Пока они разговаривали, медики продолжали свои манипуляции. Вдруг, в каких-то приборах раздались резкие щелчки, и возник звук сердечной деятельности в кардиографе.

— О! Сердце забилось! — обрадовался врач.