Константин Плешаков - Богатырские хроники.

Бежит вода, плещется о берега, но молчат русалки. Покусал я ус — делать нечего, для Ильи постараться придется:

— Я попробую.

Разделся я, прыгнул в воду, плаваю взад-вперед, до самого дна ныряю, а вода меня щекочет и будоражит, мысли понятные наводит: здесь, думаю, русалки.

Но долго они не откликались. Наконец — будто колокольчики зазвенели: смех раздался. Я крикнул: — Эй, потешил я вас, а вы меня. Товарищу моему помогите.

Смеются русалки, не отвечают.

Я пуще прежнего плавать стал, воду ласкать: русалки — они тоже будоражатся, когда с мужчинами играют. Совсем уже изнемог — сжалились русалки, серебряными голосками по воде рассыпались:

— Алатырь, Алатырь!

Проклял я про себя всех духов, больших и малых, едва на берег выбрался. Спрашиваю Илью:

— Что, доволен?

Усмехнулся Илья:

— Вырвал ответ у девок, не зря вместе поехали. Меня, старого пня, они бы и не заметили.

Оделся я; спрашиваю:

— Ну и что ты, Илья, делать теперь думаешь?

— А что думать, — отвечает Илья. — Ехать надо, охо-хо.

Поняли мы: не переубедишь Илью. Он вообще упрямый, а уж сейчас…

Сидим мы на берегу речки. Костер развели. Говорит Илья:

— Что ж, богатыри, весело мы с вами пожили, пятнадцать лет с лишним Русскую землю защищали, да и сами по ней гуляли, жизнь свою любили, Теперь не мила мне жизнь, поеду послушаю, что мне Алатырь-камень скажет. Ждите меня год. Потом позовите гусляров, расскажите им что-нибудь, наврите, как Илья у Алатырь-камня голову сложил, только так расскажи те, чтобы и сто лет после этого про меня пели. Пускай последняя это былина обо мне будет. Родных у меня не осталось, товарищей — вы только, прощаться больше не с кем. Князю Ярославу скажите: появилась у Ильи после смерти Сила, и мертвый за Русскую землю стоять будет, пусть князь и на него рассчитывает. На пирах за меня чашу поднимайте. Да и без пиров поминайте: мне так легче будет. Не знаю уж, с каким Богом после смерти говорить буду. Смородинку против правил видел уже: не понравились мне ее воды, да смерти не минуешь. На всякий случай положите Перуну от меня лосятинки и вашему Богу свечку поставьте. Ну а там, может, и вернусь, погуляем еще вместе, коли научит меня Алатырь-камень, как жить.

— А про меня, — говорю, — никому ничего не рассказывайте, и гусляров не зовите, и свечек не ставьте. Жил как ветер, и кончусь как ветер.

Задумался Добрыня.

— К матери, — говорит, — съездите и к Учителю. Они меня и отпоют.

Не понял Илья:

— Вы-то, — говорит, — чего заветы пишете, ваше время еще не поспело.

— Не разбирает, — говорю, — Алатырь-камень, кто молодой, кто не очень, и еще неизвестно, чей черед первый.

— Ты что несешь-то? — хмурится Илья. — Не пойму я.

— Чего там понимать, — говорит Добрыня. — Только по дороге в скиты заедем, я у Учителя про камешек этот расспрошу.

Ахнул Илья.

Ну да ахай не ахай, а у богатырей слово твердое….

Охо-хо-хо-хо, что-то мне Алатырь-камушек скажет. А ну как скажет — повесься, Илья, на первом суку? Ну — он скажет, а я послушаю, да веревку с собой не повезу. Но все твердят — Алатырь, Алатырь. В жизни не слушали богатыри русалок да леших, а вот теперь сам Илья к ним побежал. Не обманули, не слукавили ли? Не знаю, не знаю, а только не живется мне спокойно, и как успокоиться — не знаю. Последняя надежда — на Алатырь-камень, хоть и тревожусь я. А тут еще Алеша с Добрыней ко мне пристали: «Вместе едем». Понимаю я их, и сам бы так же сделал, но только тяну товарищей на другую Смородинку. Ладно, но только советы камушка сам исполнять буду. Там уже горой стану, с собой не потащу. Не думал, не думал, что так оно все будет, что у камня безмозглого и заповедного совета попрошу. Достал меня Волхв — не мытьем, так катаньем. Может, и на Добрыню с Алешей средство у него есть последнее…

По дороге заехали мы в скиты, где Добрынина мать да Никита живут. Ахнул только Никита, когда про Алатырь-камушек услыхал, но — понял меня. Однако ничего-то он нам присоветовать не сумел: сам там не был, и от других ничего толкового не слыхал. Одну только вещь сказал, которая меня успокоила немного: не Смородинка Алатырь, не в его власти ты. Сказал — дает Алатырь-камень тебе волю выбирать, а сам только советует. Зачем поставлен — непонятно; вроде бы действительно: запечатывает Русскую землю с севера, так, что ничего ей оттуда никогда грозить не будет. Вроде бы: поставили древние богатыри его, и на других сторонах света хотели печати поставить, но не успели, потому что налетела на Русь злая Сила и не дала, а потом уже и богатырей таких не стало, чтоб запечатать Русскую землю могли. Сказал еще Никита — мол, думает он, что Святогор над этим в уединении своем и бился, Силы небывалой искал, но одолела его Сила эта… Уж я-то помню, как Святогор умирал: верю Никите. Алеша больше моего понимает, но молчит.

Поговорили мы с Никитой, повидался с матерью Добрыня, поехали на север: времени-то уж мало оставалось теплого, а на Север зима рано приходит. Еще ведь и искать Алатырь-камень надо: остров, говорит Никита, маленький, да еще и найди его в Дышащем море… Но люди, что там живут, знать, конечно, должны. Не похожи они на упырей, что от Смородинки кормятся, верить им можно.

Поехали мы.

Леса особенные пошли: на холмах стоят, мхом и лишайником обвиты. Что в русской стороне чаща, то здесь обычный лес. Валуны голубые на тебя пялятся (не таков ли и Алатырь-камушек?), озера круглыми плошками меж холмов разложены, ели тонкие, высокие — словно стражи с мечами, в небо воткнутыми. И небо — облака низкие, сизые, плотные, едва за ели не цепляются. Речек много — холодные, неглубокие, с перекатами, где рыба играет.

Спешили. Дороги толком не знали, поэтому несколько раз с пути сбивались. Долго ехали. Потом вдруг останавливается Алеша и говорит:

— Море близко.

Понюхал воздух Добрыня:

— Не чувствую. И не пахнет солью совсем.

А Алеша:

— Сила моря рядом.

Нахмурился Добрыня. Как же они к Силе друг друга ревнуют! Но ничего — возьмет ее каждый за свой бок и товарищам принесет.

Проехали еще шагов двести — ив самом деле, пахнуло уж и солью.

А потом и море открылось. Белое-белое, словно облако уложено и мечом отполировано. Волны в берега бьют, а пену уж и вовсе небывало белую высекают.

Поехали мы берегом морюшка; где-то здесь деревенька должна быть, не деревенька даже, а просто несколько изб: сюда новгородские люди приезжают морского зверя промышлять да рыбку, а так живут здесь два-три человека, солью морской обросли. Нашли мы их избы — крепкие, чистые, живут себе, Перун на пригорочке стоит: не добирались сюда княжеские дружинники. Ну, на Перуна я зол был, потому не понравилось мне это.

Разговорились. Так, мол, и так, ищем Алатырь-камень да лодку, чтоб перевезла нас.