Константин Плешаков - Богатырские хроники.

Перевезти, говорят, несложно, надо только подождать, чтоб море успокоилось, потому что люди вы грузные, а с конями вашими и вовсе вровень воде бортами идти будем. А Алатырь-камень — знаем остров, где он стоит, и никогда туда не заплываем, где там камень стоит, не знаем, и никто там не живет, чтоб подсказать вам.

— Только перевезите, — говорю, — а уж Алатырь-камень мы и сами найдем.

— Не спрашиваем, богатыри, зачем вам это надо, — говорят в ответ, — только не слыхали мы, чтобы на подвиг к Алатырь-камню ездили. Сколько здесь живем, никого туда не перевозили. Не ездят туда люди.

— Почем вы знаете, — говорю, — море же круглое. Не с одного вашего берега лодки ходят. Беспокоюсь только, как бы не потонуть нам дорогой.

— Не беспокойся, — отвечают, — лодки у нас крепкие, в них на морского зверя ходят и добычу обратно везут.

Не понравилось мне, что с крысой морской и дохлой нас сравнили, ну да делать нечего, близок ко мне камешек, а без лодки не достанешь.

Еще два дня волновалось море, но и дышало при этом: то в самые избы прибой бьет, то отступит подальше. Остаются тогда на суше звезды морские и Ракушки всякие. Звезды — диковинные твари, раньше Таких только сушеных видел, а тут лежат, пошевеливаются. Вот коли бы создал Бог такую, только с меня ростом — вот чудище-то было бы. Все-таки есть Бог, наверное, потому что все на земле и в море соразмерно, и человек, подумавши, со всякой тварью может справиться.

Успокоилось море. Сели мы в лодку и коней завели. Глубоко сидит лодка, только что не точь-в-точь вровень с водой идем. Ох, не нравится мне это…

Долго плыли. Наконец показалась лепешка — остров. Лесистый, большой. Что за дело — то за Волхвом по одному острову гонялись, то теперь на другой к Алатырь-камню приехали. Мала, что ли, Русская земля, что нас все на острова несет?! Да по морю этому коварному? Ну да этот остров поживей будет; тут тебе и вода есть, и птица, и зверь всякий. Не пропадем, не то что на той скале, где едва не кончились без водички-то. На Русской земле — оно и на острове сподручней, так я думаю. У нас и острова для житья приспособлены, не то что у муравьев этих, у греков.

Высадили нас на берег. Договорились: в следующую луну приедут, если бури не будет, а заштормит, так позже.

Земле я был рад, как кони наши. Это молодые моря не боятся, а я человек русский, мне пучина эта противна. На землюшке — что ж, там и смерть принять можно, а в бездонной мокроте этой — не придумаешь хуже смерти.

Сошли на берег, размяли косточки.

Леса перед нами, а позади море. Куда ехать?

Говорит Добрыня:

— Не может Алатырь-камень стоять в чаще, словно валун какой. Хоть и не живет здесь никто, а не могла зарасти к нему дорога.

Стали искать, берегом поехали. И точно — от заливчика отходит дорожка, да не абы какая, а как троеконь проехать можно. Следов на ней ничьих нет, травой поросла, но бежит дорожка, зовет.

Посмотрел я на море проклятое, на небо хмурое, махнул рукой: поехали.

Двинулись мы. Леса дремучие, густые. Звери непуганые, зайцы на самую дорогу выскакивают, птицы только что на шелом не садятся.

Недолго ехали. Видим — поляна впереди. Остановились.

Добрыня говорит:

— Все ж таки Сила на Алатыре положена, давай сначала мы с Алешей подъедем.

— Нет, — говорю. — Меня и лесной хозяин к камешку этому послал, и девки речные. Мой это камушек.

Алеша свое гнет.

— Если бы, — говорит, — я с девками в речке не поиграл, не сказали бы они тебе ничего. Всех нас вместе к камешку послали.

— Ты, — говорю, — с девками и впрямь поиграл за меня, да ты и рад небось. А к камушку уж ладно — троеконь и подъедем.

— Только осторожно, Илья, — говорит Добрыня, — если мы с Алешей что почуем — поворачиваем обратно.

Не шутят с Силой.

— Ладно-ладно, — говорю, — езжай, там видно будет.

Выехали мы из лесу.

Стоит на поляне камушек в богатырский рост, не в человеческий, зеленым мхом и голубым лишайником порос, плоский, в землю вкопанный, кверху сужается, как шелом. А от камушка три дороги отходят — направо, налево да прямо.

Посмотрели мы на него, постояли.

— Чувствуете чего? — спрашиваю.

— Ничего не чувствуем, — отвечают. — Не Алатырь это.

— А это мы сейчас глянем, Алатырь или не Алатырь, — говорю, — может, вашей Силой и не понять его. Не может здесь быть второго такого камня, сердцем чувствую: Алатырь.

Подъехали.

Соскочил я с седла, подошел к камушку.

— Здравствуй, Алатырь, — говорю. — Стоишь ты, землю Русскую охраняешь. А я по земле этой ездил, с других сторон ее запечатать старался. Долго ездил, пока не наслал на меня Волхв несчастье. Сына моего под мой же меч подвел. Как дальше жить — не знаю. К тебе за ответом приехал. Хозяин лесной да девки речные сказали: ты знаешь.

Молчит камушек, шумит лес.

— Давай мы его Силой попробуем. — Алеша с Добрыней говорят.

Подъехали, насупились, глаза таращат — не отвечает камешек.

Обошел я его со всех сторон, осмотрел, они все стоят.

Потом Алеша говорит:

— Вроде буквы какие-то проступают, богатыри.

Смотрю — и действительно вроде буквы. Только подо мхом не разглядишь.

— Прости, — говорю, — Алатырь, я сейчас тебя мечом немножко поскребу — очень уж мне ответ знать хочется.

Скребу — не счищается мох! Добрыня вмешался:

— Мой, — говорит, — Потык на Смородинку закален, давай я попробую.

Взялся он — чисто счищает все Потык, словно иней стирает.

Написано: «Налево поедешь — богату быть, направо поедешь — женату быть, прямо поедешь — убиту быть».

Почесал я в затылке. Хороший выбор предлагает Алатырь-камушек. Говорю:

— Стойте, богатыри, может, на нем так от века написано было.

— Не могло так от века написано быть, — говорит Добрыня, — русские буквы-то на памяти дедов появились. Может, и не для тебя написано, а — недавно.

— Что ж, богатыри, — говорю. — Видно, ответил мне Алатырь-камень. Убиту быть я всегда успею. Женату быть — прошло мое время. Богату быть не хочу, однако давайте проверю, чего это мне камешек сулит. Поеду один, тут уж не перечьте: камешек про одного говорит.

Поуговаривали они меня, но видят — моя правда. Договорились: ждут меня три дня и три ночи — невелик остров, нечего мне там больше делать, — потом за мной поедут.

— Ждите, — говорю, — Илью с большим богатством. Может, жадный стану, золотой терем построю, на пол каменья драгоценные высыплю и на них спать буду.

Махнул рукой и поехал.

Ехал дорогой и думал: кончается моя жизнь. Вот сказал сейчас Алатырь: налево поедешь — богатым быть; а ну как поехал налево — и не устою перед богатством? А это значит, прямо поедешь — убиту быть. Потому что испокон веку равнодушны были все богатыри к богатству. Да не все ли равно, коли перестал я себя беречь для Русской земли, коли словно заслал мне Волхв в грудь стрелу свою знаменитую и кончил Илью.