Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга цены

Ехать пришлось долго, Фома, утомленный обилием впечатлений, даже задремал, и проснулся лишь вечером, когда экипаж остановился. Возница, молчаливый и серьезный, распрягал лошадей, те устало фыркали и тянулись мордами к траве. Фома почувствовал, что тоже устал, мышцы затекли и разболелись, особенно спина, а еще есть хотелось. Почему его не разбудили на обед? И где Ильяс?

Ильяс сидел на козлах и, задрав голову вверх, рассматривал звезды.

— Говорят, раньше люди умели летать там, в пустоте, и даже построили специальный дом, чтобы можно было жить. — Фома заговорил, чтобы привлечь внимание. Сидеть в одиночестве было скучно.

— Базу. — Поправил Ильяс. — Это называлась база. Есть военные базы на земле, есть под землей, есть под водой, и есть в космосе. Когда-нибудь Империя вернет былую славу.

— Опять Империя?

— Всегда Империя, пора бы тебе это понять. Фома… мне нужно с тобой поговорить, вернее, я хочу, чтобы ты понял кое-что, пока есть возможность понимать, а не… — Ильяс осекся. — Пошли, погуляем, ночь сегодня хорошая… Прохладно только, ты не замерз?

— Нет.

Гуляли недолго, Фома машинально отметил, что Ильяс выбрал направление, противоположное тому, в котором возница увел лошадей. Ночь и вправду красивая, Фома уже успел отвыкнуть от того, что ночи бывают красивыми. Трава в лунном свете кажется практически черной, а небо бархатисто-синее и мягкое. Ильяс, присев на упавшее дерево, предложил:

— Садись.

Фома подчинился. Ствол дерева был влажным и холодным, мелькнула мысль об одежде, которая непременно измажется, но раз Ильяс сказал садиться туда, значит…

— Значит, так, Фома, все, о чем пойдет речь, более чем серьезно. Мне все равно, что ты станешь думать обо мне, но, будь добр, выслушай и дай себе задуматься над услышанным. Что, по-твоему, есть Империя?

Фома пожал плечами, над этим вопросом он как-то не задумывался, не было ни времени, ни желания.

— Империя — это место, где люди не живут, а выживают. Правил выживания не так и много: первое — будь как все. Думай как все. Действуй как все. Граждане равны в своих мыслях и желаниях, а желание одно — сделать так, чтобы Великая Империя стала еще более великой, понятно?

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем, чтобы Великая становилась более Великой?

— Спроси у Департамента Пропаганды, по мне — так вздор, но… упаси тебя Бог, Фома, сказать это вслух. Империя — абсолют, а тот, кто сомневается в существовании этого абсолюта — враг. Как здесь поступают с врагами Империи тебе лучше пока не знать, просто запомни: никогда, ни при каких условиях не сомневайся в истинности избранного пути. — Ильяс сжал руку в кулак и со всей мочи врезал по укутанному мокрым мхом стволу. — Это второе правило. И третье — здесь нет друзей, здесь есть камрады, а любой камрад хочет жить и выживать, поэтому, радея о пользе Империи, ежесекундно выискивает врагов и провокаторов…

— Это безумие. — Фома попытался представить жизнь, описанную Ильясом, но не получилось.

— Безумие, Фома, и проблема в том, что ты и я теперь часть этого безумия, а потому, камрад, тебе придется либо принять правила, либо… — Ильяс выразительно похлопал по висящей на поясе кобуре.

Фома не нашелся, что ответить. Выживать… выживать он умеет, например, выжил же в крепости, и в пятне, и в лагере степняков, и даже Она его отпустила, хотя говорили, что она никогда не отпускает жертву. И здесь выживет…

— Ты пойми, — Ильяс нарушил молчание. — Я ведь тоже не сразу привык. Сначала они не верили, что я… агент.

— Предатель, — поправил Фома.

— Для тебя предатель, для них агент, термин не имеет значения. Потом, когда поверили, долго не знали, что делать, кому я нужен спустя сто сорок лет? Жизнь-то на месте не стоит, ну и я стал догонять. Честно говоря, сначала обрадовался, когда все закончилось, противно было: с одной стороны вы, с другой клятва, которую я когда-то давал…

— Ты и князю клялся.

— Клялся. А что сделаешь, если от стражей клятву требуют. На самом деле, Фома, я никого никогда не предавал, я был… ну как бы тебе объяснить, тогда да и теперь таких как я называют "агентами глубокого внедрения". На момент внедрения мне было тринадцать, легенда — послушник, сбежавший из монастыря и мечтающий стать воином, князю понравилось, он вообще дерзких любил… под настроение. Сначала наблюдал. Докладывал. Рос. С каждым днем убеждался в правильности выбранного Империей пути. Когда постоянно видишь, как одни люди унижают и убивают других только потому, что эти другие по каким-то призрачным критериям "неблагородности" хуже первых, становится страшно.

— Здесь лучше?

— Тогда мне казалось, что да, лучше, что Повелители изначально выше любого человека, а значит, справедливы, потому что у них нет причин быть несправедливыми. Князь же — человек, обыкновенный человек с присущими человеческому роду пороками, он вспыльчив и самолюбив, сыновья его — полные уроды, но уроды, облеченные властью. Убить, унизить, изнасиловать, отобрать последнее, обрекая на голод… не из нужды, но забавы ради. Однажды я попытался вмешаться, девушка из пришлых была, светленькая такая, тоненькая, настоящее чудо, а они ее все вместе, по очереди, да стража кругом, одни ржут, другие отворачиваются, чтоб не видеть, а никто остановить не пытался. Я влез, молодой был, глупый… спасибо князю, не дал собаками затравить, только выпороть велел да на месяц в подземелье, на цепь… ну да не о том речь. Мы ведь не о князе говорим, а о верности, о том, что я с самого начала одну клятву дал, ее и держусь, хотя эта Империя на ту совсем не похожа.

Ильяс, подняв с земли круглый камень, подбросил его на ладони.

— А князю бы сдаться, глядишь, и крепость сохранил бы, и людей, так ведь гордость не позволила. Разве ж я виноват, что гордости у него больше, чем ума?

— А остальные в чем виноваты?

— Наверное, ни в чем. Думаешь, мне не тошно? Если хочешь знать, то я за двадцать лет в замке проведенных врос в эту жизнь, семьей обзавелся, жена, дочка… друзья, приятели, знакомые, все умерли, а я живой, и ты живой. Почему вот ты, Фома, сейчас живешь, а другие — Тилор с братом, Селим или Край, или Анджей, почему они умерли?

— Потому что ты нас предал. — Фома совершенно не понимал смысла этого разговора, равно как и того, зачем он вообще сидит и слушает человека, который обвиняя других в лицемерии и лжи, сам совершил страшнейший из грехов.

Впрочем, сейчас Фома думал о грехах и Боге с отстраненным равнодушием, как о чем-то невообразимо далеком и не слишком существенном.

— Не я открыл ворота, я только сделал, вернее, передал предложение Повелителя одному человеку, который это предложение принял. У этого человека имелись и верные люди, и желание жить, и желание властвовать, а вот умирать во имя глупого упрямства он не желал. Разве можно винить? Правда, я не знаю, выжил ли он, все-таки война — странное дело, бывает, что никакие гарантии не спасают от пули в спину. Или газа. Кстати, здесь я не при чем, я понятия не имел, что подобное оружие существует, и что кандагарцы применят его, они ведь обещали сдавшимся жизнь…