Марина Волкова - Ожерелье вечности

— Всего тебе доброго, Платон, — присоединилась и Маша, — правда, после твоих ответов появилось больше вопросов, но ты в этом не виноват, наверное.

Ворон каркнул и улетел.

Бывает, души тянутся к друг другу,

Не в силах притяженье превозмочь,

И дружбой не назвать судьбы потугу

Вести их вместе день и ночь!

Долги ли старых воплощений

Или намеренно родная связь

Им дарят бездну ощущений,

Рождая кармы вычурную вязь.

Прошло положенное время, и Маша собралась рожать. Воспоминания о произошедшем с его матерью несчастье лишало мужества Николая, наполняло страхом последние недели. Он судорожно хотел, чтобы всё оставалось как прежде, смакуя каждую минуту невыразимого счастья взаимной любви. Ночью Маша проснулась от боли в пояснице. Николай, вне себя от волнения, вызвал акушера и с нетерпением выглядывал в окно, прибыл ли. На фоне его суеты Машино спокойствие было особенно контрастным. Боли она не чувствовала, лишь всё возрастающее давление в низу живота. Поэтому, когда показалась головка младенца, Николай остолбенел от неожиданности, только тихий прерывающийся шёпот Маши привёл его в чувство:

— Помоги же ему.

Николай, бросив последний, отчаянный взгляд в окно, со страхом приблизился к Маше, но был вовремя остановлен, вызвав у него вздох облегчения, акушером, появившимся, как ему показалось, буквально из ниоткуда. Скрыться, чтобы вволю предаться своим переживаниям по этому поводу, ему не удалось. Сразу поручив ему приготовить тёплую воду, акушер всё своё внимание обратил на роженицу и младенца. Всё шло нормально и, когда Николай, чтобы не бегать, закончил с материализацией купели с тёплой водой и посмотрел в их сторону, обнаружил, что всё практически закончилось. Малыш, а это был действительно мальчик, кряхтел, когда поворачивали его ловкие руки акушера, был темноволосым и смуглым. Николай больше с недоумением, чем с умилением смотрел на его сморщенное личико и удивлялся, что красивого нашла в нём Маша и акушер, наперебой его нахваливая. Лишь увидев его непосредственную реакцию на тёплую воду, в которой он замер и судорожно повёл ручками, как бы ища опору, Николай невольно посочувствовал этому маленькому несмышлёнышу, для которого всё окружающее, исключая мамино тепло, было враждебно. Помогая акушеру его обмывать, Николай рассматривал маленькие пальчики и затейливые ушные раковинки, до смешного похожие на его собственные. Мальчик и не пытался плакать, он мужественно терпел все манипуляции, иногда высовывая свернутый в трубочку крохотный язычок. Глаза были неопределённо фиолетового оттенка, причём видна была пока только радужка, и взгляд не фиксировался на чём-то определённом. Крутой лобик покрылся испариной, малыш активно задвигал ручками — ножками, и, видимо, боясь, что он сейчас и уплывёт у них, мужчины поторопились его вынуть из купели и закутать в тёплую ткань. Маша приложила его к груди и он не заставил себя долго упрашивать и смело взялся за дело. Николай, видя совершенно счастливую и умиротворённую жену, тоже почувствовал облегчение и радость, что всё закончилось благополучно. Акушер поздравил родителей с новорожденным и, понимая, что им хочется поскорее остаться наедине, чтобы полнее ощутить свою радость, откланялся.

Вечером пожаловали старые приятели — Волк и его компания. Рыжая тоже могла говорить, но не так разборчиво, как это получалось у Волка, поэтому она ограничилась общим пожеланием счастья всему семейству. Волчата тоже нестройно поддержали мать, тут же отвлеклись и устроили весёлую кучу малу на полу. Зато Волк развил тему, заявив, что без семьи и потомства жизнь неполноценна, что лишь семейная жизнь делает индивидуума значимой общественной единицей. А заурядный героизм, с помощью которого данный индивидуум обеспечивает нормальную жизнь семьи, достоин уважения и всяческого поощрения. Николай на эту высокопарную тираду со смешком заметил:

— Насколько я помню, при нашей встрече в твоём прошлом существовании в виде призрака, ты не заказывал героя, ты просто хотел существовать, жить. Разве не так? Тогда о каком таком героизме речь?

— Ну, я имею в виду, прежде всего, элементарную добычу пропитания, а потом и просто умение сосуществовать друг с другом, не перегрызая глотки. Это вам, людям, проще в этом отношении, особенно вегетарианцам, — пощипали травку и вперёд. А что делать нам, плотоядным? Как известно, волка ноги кормят, сколько километров намотаешь и не факт, что не зря.

— Волк, ты что, жалуешься?

— Ну вот, нельзя и рассказать про отдельные недостатки, сразу начинают принимать за нытика, ну, что за жизнь! Нет, я всем доволен, а пробежки помогают сохранять высокий жизненный тонус.

— Волк, прекрати разговаривать штампами, будь оригинальней, — посоветовала Маша, которую раздражали эти неуклюжие наукообразные обороты в его речи.

— Машенька, дорогая, что поделаешь, если педагог при моём воспитании пользовался исключительно учебником, выполняя все предписания до запятой, но просто общаться со мной не считал нужным. Вот казёнщина и прёт.

Вечер закончился весёлым ужином, за которым волки вежливо делали вид, что очень довольны поданной на стол вегетарианской пищей, а хозяева еле сдерживали ухмылки по поводу этой вежливости…

После их ухода, затолкав грязную посуду в утилизатор, Николай зашёл в спальню. Садящееся летнее солнце вызолотило прядь волос спящей Маши и коротенькие торчащие волосёнки сына. Они спали так блаженно, на их лицах застыло одинаковое выражение полного довольства оттого, что они опять были вместе, неделимым целым. Николай невольно позавидовал Маше, её спокойному ощущению правильности происходящего. Сам он о себе того же сказать не мог. Его мучили сомнения и тревожные предчувствия. Он ненавидел лютой ненавистью саму мысль о том, что опять может лишиться всего самого дорогого на свете, если эта реальность, вне зависимости от его желания, не удержит его в себе, посчитав его миссию выполненной. Ведь не зря же ворон накаркал про сына, знал что-то, но не хотел, а, может, и не смог, помочь. Для чего-то же он назвал дату встречи, значит, знал, что понадобится Николаю. От этих мыслей у Николая впервые за всё время пребывания здесь заболела голова, он наклонился, поцеловал любимых, и пошёл во двор посмотреть на закат. Переступив через порог, он внезапно обнаружил себя в тумане, оглянулся и не увидел только что закрывшейся за ним двери, да и самого дома, леса, Земли. Что-то неумолимо выталкивало его из недавнего счастья, будущего, возвращая в постылое настоящее, вновь обрекая на муку и одиночество. Он взвыл от отчаяния, и голос его на все лады повторило влажное эхо. Прислушавшись, он услышал два отклика, два женских голоса, зовущих его по имени. Он закричал: