Елизавета Левченко - Цвет неба

Подписав мирный договор, мы разделили обязанности поровну. Почти. Я, как неосторожно выразился Демм, делала истинно женскую работу, то есть наводила порядок. Ответив тем же, я послала его за водой и дровами. Как настоящего мужчину.

Настоящий мужчина возвращался дважды. Первый раз с изрядно потрепанным сухим деревом на плече (видимо, из-за своей раскидистости оно цеплялась ветками за все подряд) и второй с отдраенным котелком, наполненным водой. Критически осмотрев дерево и попробовав отломить ветки (о позор, отломились лишь тоненькие хворостины!), я сдалась. Но тут мне на глаза попалась рукоять Деммова меча. Выдвинув вслух идею о приспособлении некоего предмета для рубки, получила злой и резкий отказ: "мой меч не какой-то там сельский топор…" Можно подумать! Парень отвернулся и я, воспользовавшись моментом, попыталась воплотить идею в жизнь. Странные механизмы в верхней части лезвия ожили, иного слова я не нахожу, стоило приблизить к мечу руку. Тут в палатку ворвался Демм (что производило не столь ужасающее впечатление, так как ворвался он на карачках) и опять наорав, вручил крупу, банку тушенки, и отправил готовить. Спасибо, хоть историю с костром не нужно повторять…

Пока котелок набулькивал самую прекрасную в мире мелодию, я знакомилась с найденной на обороте упаковки инструкцией по приготовлению гречки. (Да, я не умею готовить! Ну и что? Дома готовила кухарка или мама.)

"Всыпать крупу в кипящую воду, добавить специи, варить пятнадцать минут" — вроде бы ничего сложного. После того, как ощутимо запахло гарью, у меня отобрали ложку и выгнали со словами, что есть приготовленную мною бурду будет только человек, решивший совершить изощренное самоубийство. Я крепко обиделась и ушла в добровольную ссылку под вековую сосну.

"Бурда… самоубийство… Тоже мне, великий повар!" — насупилась я, стараясь не вслушиваться в нетихие бормотания насчет загубленных продуктов. По правде говоря, я лукавила, потрясающий аромат спасенного завтрако-обеда пропитал все в округе. Я жадно вдыхала необычайно вкусный воздух, одновременно стараясь сделать вопения желудка не такими громкими. Ухо изогнулось под невообразимым углом, вслушиваясь в милый сердцу и всему остальному стук металлической ложки. Я потрясла головой. Нет, я твердо решила не поддаваться соблазну! Не буду есть приготовленную этим нахалом еду, вот! Я сильная!

Очередной душераздирающий крик желудка.

Ох, кого я обманываю…

— Мм… чавк… какой вкус… я определенно классно готовлю! Не был бы наследником, пошел в повара. Определенно. А эти нежнейшие кусочки мясо так и тают во рту…

Демон! Самый настоящий демон! Ну разве можно так… голодного человека…

Пока я обливала слюной разнесчастную сосну, он с преувеличенным шумом гремел ложкой и продолжал расхваливать себя и гречку.

— А, кстати, — между делом бросил он, — говорят, что гадюки предпочитают селиться под соснами.

Думаю, мой… визг?.. крик?.. ор?.. слышали даже в настоящем мире. Отпрыгнув метров на пять от с виду безобидного дерева (о, великая сила страх!), стала судорожно озираться в поисках гадюк. Ненавижу змей!! Теперь, кода я знаю, что они где-то здесь, постоянно слышались подозрительные шорохи и обязательно за спиной. Повернусь, а там уже никого нет. Мама…

Демм призывно кашлянул. Ну чего он еще хочет сказать?

— Не надоело? — он протянул ложку. Взглянув в эти изумрудные глаза, отражающие пламя костра.

— Ты насчет змей пошутил, да?

— Ничуть, — спокойно ответил он, начисто развеивая все надежды.

Тонко взвыв, я шмыгнула к костру. Как представлю себе: противные, склизкие… бррр! Ну почему у меня такое хорошее воображение??

— Паникерша, — заявил он, вручая ложку.

Я показала ему язык. Выхватит предлагаемый инструмент, мрачно спросила:

— Прямо так, из общего котла?

— Извините, леди, не ресторан.

Язва.

Минут на десять повисла тишина, нарушаемая лишь звоном ложек и воплями. Моими: "Хватит перетаскивать мясо себе!" и его "Поставь котелок на место!!", когда мне надоело безуспешно отвоевывать драгоценные кусочки и я, подхватив котел, нарезала круги по поляне.

В принципе, мы вновь поладили. Парень изредка вставлял в разговор ершистые шуточки и улыбался, когда я отворачивалась (думал, я не вижу), а я почти простила его за оскорбления (почти). Мы стали добродушнее что ли. Может оттого, что стали сыты. Ведь не даром говорят — голодный человек всегда злой.

А я обдумывала все, что он мне рассказал.

Очень сложно вот так сразу принять всю правду.

Демм демон-полукровка, что у него есть мать и сестра из демонов… Стоп! Получается, что умершие правители не его настоящая семья?! Хотя, отец-то настоящий может и настоящий, а вот мать…

Как все сложно… Может, спросить у него?

Нет, я не хочу заставлять его вспоминать подробности смерти его семьи. Не хочу, чтобы он грустил.

Каша давно закончилась, но я продолжала с остервенением скрести по стенкам в поисках вкусных поджарок. Демм с таким же остервенением вырывал котелок у меня.

— Больная, это есть нельзя!

— Ты еще и фу мне скажи! — пыхтела я, высвобождая руку для отмахивания…

Ту-дум! Ударило сердце и затихло. Я с удивлением наблюдала за своими руками, очень, очень медленно отпускающими ручку котелка и приближающимися к груди, чтобы сжать футболку в месте, где раньше билось сердце. Ложка подает в котел, с опозданием слышится звон от удара, который растягивается в вечность. Как меняется выражение лица Демма, я успевала разглядеть движение каждой черточки и мышцы. Я хотела оглядеться. Голова едва подчиняется. Видимо, только глаза движутся нормально.

Мир словно замедлил свой бег. Что происходит? Я не…

Ту-дум!! С новым ударом все наполняющие мир краски болью резанули по глазам. Зелень превратилась в неоново лимонный, коричневое смазалось в одно черное пятно, а черное стало алым. Его лицо полыхало оранжем, глаза — два сгустка тьмы, фигура источала слабое белое свечение. Эхом отдавала тяжесть моего дыхания.

Ту-дум!!! Удар слился со звоном в опустевшей голове, словно превратившейся в колокол. Слишком болезненный колокол, потому что вместе со звоном пришла боль. Сумасшедшая. Дикая. Нет, невозможно найти слова, что точно определяют эту боль. Голова распадалась на части. Ощущение, что с меня сдирают скальп и по кускам разламывают череп, усилилось. Краски стали меняться местами. Зеленый — сплошная чернота, потом алый, оранж, лимонный, белоснежный… и так со всеми частями картинки, что видят глаза. Они менялись… быстро… все быстрее и быстрее, наскакивали друг на друга, смешивались, пока не превратились в ослепительный смерч, затягивающий сознание. Чем старательнее пытаюсь остановиться на каком-нибудь одном цвете, тем глубже оно затягивается.