Вениамин Шехтман - Инклюз

Ночью кто-то приходил, но мы жгли костер, он ушел. Утром смотрели следы — нету. Бывает такое, потом страшно. Иктяк принесла грибов, показала, что их надо есть, чтобы не бояться. Мы поели, и стало хуже. Браа боялся и Пырр боялся. И от страха стал плохо говорить о Браа. Браа ему объяснял, что так нехорошо, что ему плохо оттого, что Пырр так говорит. Иктяк смеяться стала, тогда Браа совсем расстроился, толкнул Пырра. Пырр удивился и побежал от Браа. Браа его догнал и снова толкнул. Ударил его. Я к ним подбежал, Браа оттолкнул, Пырра оттолкнул. Стал им говорить, что нельзя. Они слушать не стали. Браа схватил палку и ударил Пырра по голове. А Пырр присел. Я с ним говорил, палку не видел, она меня ударила. Очень сильно. Я сразу пить захотел, а потом упал, как уснул, только не спал, а совсем ничего не было.

Когда я пришел в себя, меня гладил по лицу приземистый неандерталец с шеей толще головы, дико волосатый и очень печальный. Я узнал Браа и обрадовался, что память мне не изменяет. А ведь после того удара, что я получил, удивляться этому не пришлось бы. Но, наоборот, рауш-наркоз сослужил мне добрую службу — вывел из интеллектуального оцепенения, куда я проваливался, все более и более сближаясь с теми, среди кого сейчас жил. Знал бы ты Браа, как я тебе благодарен!

Тощая кроманьонка, увидев что я очнулся, засмеялась. Она определенно была много изящнее моих друзей. Однако вовсе не выглядела привлекательной благодаря этому. Может быть, где-нибудь в теплых краях среди платанов или акаций она была бы уместней и гармоничней. Но не здесь: на границе с тундростепью, где небо всегда серое и низкое, и у всех толстая шкура и мощные мышцы.

Приподнявшись на локте, я заметил третьего своего спутника. Мелкий понурый неандерталец сидел к нам боком и всем своим видом выражал сожаление.

— Пырр не виноват. Грибы. Плохие грибы, — подстраиваясь к манере своих "соплеменников" заявил я. — Пырр немедленно расслабился и, подойдя, подтвердил: "Плохие грибы. Голова стала плохая, злая".

Да, от мухоморов так бывает. Нетипичная реакция, вряд ли кроманьонка подстроила ссору нарочно.

Призвав своих спутников собираться в дорогу, я задумался о том, сильно ли нам поможет мое "пробуждение". По всему выходило, что не слишком. Короткие мысли — быстрая реакция. Смогу ли с возвратившейся тягой к анализу, рефлексией и прочими бантиками на функционале мозга действовать также адекватно обстановке, как ранее? Увы, так или иначе, но мне придется в этом убедиться в ближайшее время. Голому собраться — только подпоясаться, а неандертальцу и вовсе легко — взял копье в руку и потопал.

Первые же недостатки моего нынешнего состояния проявились сразу же: общение перестало быть удовольствием. Мне приходилось делать усилие, чтобы отвечать в доступной пониманию моих спутников манере. Их же реплики вызывали раздражение своей краткостью и примитивным построением фраз. Удивительно, что, обладая таким малым словарным запасом, такой бедной невыразительной речью, они страстно любили поболтать. Не проходило и десяти минут, чтобы кто-нибудь чего-нибудь не сказал или не показал языком жестов. Право, лучше бы я шел один.

Вот и сейчас, искренне симпатичный мне Браа рассуждал о вероятности нападения короткомордого медведя, пользуясь не более чем полудюжиной слов.

Спору нет, риск встречи изрядный, а шансов уцелеть, не потеряв никого исчезающе мал. Но сколько можно это мусолить?

Если мои друзья занимались в пути только разговорами, (исключая того, кто уходил на разведку, воплотившись в какое-нибудь животное), то кроманьока Иктяк проводила время с большей пользой. Снарядившаяся в дорогу еловым сучком, она, не останавливаясь, по ведомым ей приметам, выцепляла из земли съедобные корешки и вкладывала за пазуху. Ассортимент их был беден, вид непригляден, но они были съедобны, а большего требовать не приходилось. Меня изумила ее наблюдательность. Даже там, где не было и следа надземных побегов, она каким-то образом угадывала корневища и клубни, прячущиеся под землей, и молниеносно их добывала. К чести ее, на ходу она не ела, очевидно, приберегая свои трофеи для вечерней трапезы.

Я заметил, что хотя и обрел способность излагать свои мысли в надлежащем разумному индивидууму качестве, мои раздумья неизбежно вертелись вокруг, ставших привычными и действительно постоянно актуальных, вещей: место для сна, еда, опасность. С первым у нас не было ни малейшей определенности, второе предстояло добыть, а третье… тут вся надежда на разведчика.

Я отчетливо помнил слова гадателя, безусловно наделенного мудростью, далеко превосходящей всякое представление его соплеменников. Он был совершенно прав: чтобы выжить, нам предстояло мимикрировать, а еще лучше ассимилироваться. Проблема в том, что кроманьонка нисколько не возбуждала меня. Она неумна, тоща, двигается без малейшего изящества. Женщины-неандерталки, на мой взгляд, были куда привлекательнее. Волосатые, приземистые, ширококостные они излучали спокойную доброту, а в сексе были жадны без навязчивости, покорны, но искренни. Впрочем, возможно у Иктяк в этой области найдутся какие-то неизвестные мне преимущества. Я ведь при взгляде на нее никогда бы не подумал, что она такая ловкая и обстоятельная заготовительница пищи. Этой ночью надо будет проверить, не таит ли она сюрпризов в области плотского общения.

Забегая вперед, скажу, что план мой сорвался. По особому чуткий к опасности Браа, не зря завел разговор о короткомордом. Едва солнце покинуло зенит, как разведчик-Пырр примчался с недобрыми вестями. Впереди на расстоянии, как я понял не более километра, он видел над травой плечи и голову короткомордого. Мы с Браа вздохнули и задумались, не делая вперед и шагу. О чем думал Браа, судить не берусь, мне же пришло в голову следующее. Если над травой были видны только плечи и голова, а в холке короткомордый много превосходит стоящего в полный рост неандертальца, значит припорошенная снегом трава, которая сейчас достигает нам до пояса, вскоре станет куда выше. В мокрые года так часто бывает. Обычно это не проблема. Мы отлично умеем двигаться в высокой траве, не замедляя хода и не производя особого шума. Но вот встретится в ней с таким опасным хищником, как короткомордый, это верная смерть. Догонит мгновенно, ведь одно дело идти по высокотравью, а совсем другое — бежать. На гладком-то месте шансов нет, а уж тут и вовсе вопрос пары секунд. Принять бой? Но оборачиваться короткомордым никто из нас не умеет, обычный медведь ему не соперник, а выступить против него в обычном обличье, это такая же верная смерть через пару же секунд.

Самым разумным было бы повернуть назад и обойти медведя по широкой дуге. Но мы уже вступили на перешеек изрезанный с обеих сторон узкими фьордами. Середина, по которой легко и удобно идти, шириной километров семь — десять. Все остальное — гористые берега, где легко заблудиться и подолгу блуждать, обходя фьорды и непреодолимые скалы.