Вениамин Шехтман - Инклюз

Благо хоть быстро управляется. Минуты не прошло, а дюжина миньонов разбежалась во все стороны. Один, далеко не отходя, ввинтился в камень одной стороной, а другой воздух насасывает, раздувается. Остальные, все убыстряясь, бегут и обегут полпланеты — не остановятся. Всюду пробы возьмут, часть вернется, часть, как обычно, пропадет, сгинет где-то. Ну, да это их дела, а мне пора браться за мои. Миньоны эксплуататора неодушевленной частью планеты заняты, а мне нужно познакомиться с местной живностью. И как можно дотошнее. Потому что — биоресурсы.

Биосферу изучать это не пробы грунтов брать. Особенно, когда на планете разумные есть. От простого к сложному идти, с бактерий и козявок начинать — совершенно ни к чему. Сразу за самое сложное приняться, а потом уж, когда передышка выдастся, добрать остальное. Это миньоны за неделю все оббегают, а у меня месяцы уйдут, если не годы.

Сбросив большую часть массы, я незаметно подполз к местным и затаился. Примерно в таком состоянии, только перемещаясь с места на место, я и провел несколько недель. Слушая, запоминая и учась. До тех пор, пока не убедился, что, во-первых, пастухи круглых являются доминирующим разумным видом на планете, а во-вторых, я достаточно познакомился с их языком и обычаями, чтобы попробовать влиться в общество, не слишком рискуя разоблачением.

— Айгала всему синему! — молодой пастух Попок при виде меня поднялся и пошел навстречу. С него стекала вода.

— И красному айгала, — задумчиво ответил я — Как твой Тшу, колтунов нет?

Попок рассмеялся и снова залез в скважину — мерзнуть. Его голос, теперь доносящийся из каменной трубы, сделался гулок и немного невнятен.

— Нету колтунов. Только ты не старайся, все знают, что ты совершенно ничего не понимаешь ни в буу, ни в том, как за ними ухаживать.

— Не преувеличивай, — я сел рядом со скважиной и стал ждать, когда Попок намерзнется и вылезет. Сам-то он мне был не особенно интересен и вовсе не нужен, но не сидеть же молчком, ожидая, когда скважина освободиться?

— А что, начал что-то понимать? Все говорят, что у вас на востоке буу, если и есть, то лысые. А лысый буу, кому он нужен-то? Вот они у вас и шляются беспризорные. А вы их вроде как даже высасываете.

— Ты, Попок, не заговаривайся, — строго сказал я. — Молод еще такие, глупости говорить. Вот, когда мозг скиснет, когда насовсем вниз жить уйдешь, тогда мели, что хочешь, а пока имей уважение. Только дикари высасывают буу; или ты меня называешь дикарем?

— Ага! — Попок одним прыжком вылетел из скважины и встал напротив меня, растопырившись и покачивая рогом. Парень он был неплохой, только не в меру задиристый (наверное, из-за того, что ростом не вышел) и глуповатый. Потому что, не глупо ли провоцировать на драку того, у кого мышцы горячие после целого дня наверху, если сам вволю насиделся в ледяной воде? По-моему, очень неразумно. И я быстро довел эту мысль до сведения Попока, а он был вынужден признать, что так оно и есть. Еще бы не признать, если я схватил его за рог, подсек все три ноги и опрокинул раньше, чем он вообще понял, что я начал драться. Удерживая Попока в довольно болезненном захвате, я спросил:

— Ты просто так, просто подраться хотел? Или не любишь меня?

— Просто, — просипел Попок. — Люблю, за что же не любить? И Мукак тебя любит и даже Тшу. Все любят!

Мукак — напарник Попока, меня и вправду любил. Это немного смущало, потому что он был гермафродитом, причем полным, без перекоса в ту или другую сторону в отличие от подавляющего большинства своих соплеменников. Я же — отчетливый самец, с едва выраженными признаками гермафродитизма. Снаружи, так и вовсе ничего не видно. Как кстати и Попок. Как они там пасли с Мукаком своего Тшу, отчего он вечно бродил пыльный, а то и вправду в колтунах, о том вечно ходили шутки, естественно скабрезные. Но не обидные.

— Расскажи еще, как на востоке живут, — попросил Попок, когда я, как бы воспользовавшись правом победителя, залез в скважину, не спрашивая, готов ли он ее уступить. — Правда, что ли, живут в песке, молятся доске?

— Нормально живут. Почти как вы. Только буу помельче. А досок никто уж сто лет не видел. Доска — зверь хитрый, однако, прогнали с концами. Да ты меня зря расспрашиваешь, я ж всего о них не знаю, сам не с востока, просто сюда оттуда пришел. Сам я с севера, из-за Пустого моря.

— Знаю. Только про такую даль и спрашивать-то непонятно что. Вот, говорят, вы там листья камбры водой поить умеете, и она вам не вредит. Только в такое ж поверить дико!

— А ты поверь, — усмехнулся я. — А пока пытаешься, сам мне новости расскажи. Я же у стариков сколько был, а потом сразу с Тикоком, Крукоком и Бгнуком в горы ушел новые пастбища смотреть, только что вернулся.

— Плохие новости есть, хороших мало, — сообщил Попок. Он свесил две ноги в скважину над моей головой, а третью положил поперек колен, наверное, рассказ предстоял долгий.

— Буу убегать стали. Чаще, чем обычно. Мы их, кто умеет, конечно, спрашиваем: "Почему?", а они говорят, земля дрожит и камни горькие. Сперва лизунцы горчить стали, они пробовали всякие другие камни лизать — так те еще хуже. Вот они и бегут от дрожи и горечи. А мы ничего не чувствуем. Да еще стали приходить разные, навроде тебя. С востока, с запада, разве что с юга никто не пришел. И у всех нескладно. Кто буу ищет, у кого вода ушла — все разное, да на один лад — плошает жизнь. Мы давай стариков спрашивать, потому что, кого ж спрашивать, если не их? Думали, может это из-за той здоровилы, что с неба упала, она ж, хоть и тихо лежит, а кто ее знает? Вот старикам и положено знать! Но ты ж знаешь стариков!

Это точно, со стариками я провел достаточно времени, чтобы понять: традиционно считающиеся всеведущими мудрецами, они и вправду превосходят молодежь опытом и иногда (но не обязательно) остротой ума, но совершенно беспомощны интеллектуально в изоляции. Десятилетиями живя под землей, в кругу таких же, имея в качестве информации только то, что приносят посетители, они не более, чем умелые схоласты и демагоги. А все предания об их всепроницающем разуме и непогрешимости решений давно устарели, и может, когда и были истинны, но не сейчас.

— А когда легко было? — среагировал я на рассказ Попока.

— Легко… да, вроде, никогда. Но чтобы вот у всех сразу и нескладно, такого не бывало, вроде. И воевать никто не приходит, хоть самим идти, а это тоже плохой знак. Сроду мы никогда воевать не ходили, все сами нападали. Нам-то недосуг, у нас буу.

Он еще долго рассуждал, но я пропускал его слова мимо ушей — очень уж всепоглащающее удовольствие сидеть в ледяной скважине после жаркого дня, чувствуя, как остывают мышцы, как густеет лимфа в ногах, благодаря гидравлической системе которых я сегодня часами перепрыгивал со скалы на скалу, срезая дорогу через горы.