Анатолий Нейтак - Уроки гнева

— Итоллари? Идите за мной.

Этот Серый прежде не попадался принцу на глаза. И одет был, мягко говоря, странно. Тем не менее, в нём сразу было ощутимо нечто, присущее всем Серым стражам. Выправка — она видна и в голом. Не скроешь.

— Как мне звать тебя, страж?

— Эхагес. Я должен привести вас к Владыке, принц.

— Веди. — Сказал Итоллари с твёрдостью отчаяния.

Однако страж, имя которого Итоллари мгновенно забыл, не двинулся с места. Его воля, ощутимая, как свет солнца сквозь зажмуренные веки, теребила и напирала, властно требуя ответа.

— Скажи мне, чего вы с братом хотели этим добиться? — спросил он, с какой-то неясной жаждой всматриваясь в лицо принца (а может, и глубже). — Чего хотел от событий ты сам — мести? Власти? Славы? Чего-нибудь ещё?

— Не знаю.

Страж ждал, не двигаясь и глядя прямо в глаза. Тогда Итоллари добавил:

— Я просто шёл за братом. Вот и всё.

— Просто шёл, — повторил страж со странной интонацией. — Ну, пошли.

Это чудо. Это сладость. Это долгожданная, желанная встреча.

"Пламенный!"

"Ночная…"

Слов нет. Никто извне не поймёт всего — пусть. Какое нам дело до тех, кто извне? Важно то, что внутри; важен лишь танец двух фэре, снова поющих в едином ритме…

Двух?

Владыка осторожно, словно боясь спугнуть, вслушивается в танец внутри танца. Сын! Его сын — его и её, новый росток неохватного Древа. Ещё не рождённый, но уже чувствующий… и он изменился за то время, которое его отец провёл вдали. Теперь сын не просто ловит и отражает чувства, что приходят извне, он уже начинает отражать мысли…

Если это — не чудо, значит, мир вообще лишён чудес!

"Ночная… ааль-со… вы дождались".

"Да, ааль-со. Да. Тебя не хватало. Но теперь…"

"Потом. Всё потом".

Бурый, примостясь неподалёку, посасывает медвяные соты, изредка поглядывает в сторону двоих сливающихся силуэтов.

Хороший удался день. Ласковый.

Человек смотрит в пустоту. Пальцы каменно сжали полированное дерево перил. Впереди карабкается из-под плотного слоя облаков красное от натуги утреннее солнце… карабкается — и никак не может сдвинуться хоть на волос. А небо — как розы, растворённые в крепком настое синьки, и последние, самые яркие звёзды тонут в нём, готовые раствориться тоже.

Человек видит всё это. Но не смотрит.

Его взгляд растворён в пустоте.

…После победы, кислой, как незрелый дичок сливы, Владыка говорил с младшим принцем. Итоллари казался равнодушным и очень вяло отреагировал на Пламенного, второго в своей жизни живого красноглазого. Его вялое равнодушие не разбили даже слова Владыки, спросившего, что его величество намерены делать на троне.

— Ничего. — Юноша слабо повёл кистью. — Я не король. Ведь вы вернулись…

— Нет, Итоллари Первый. Именно вы — король Равнин. Людьми должен править человек, а мы сделали достаточно.

Пламенный помолчал, вглядываясь в юношу при помощи не одних только глаз.

— Хорошо, — обронил он, — Я поговорю с вами позже, когда вы справитесь с переменами.

Серый страж за спиной у принца медленно выдохнул — так, чтобы его услышали.

— Сай!

— Эхагес?

— Вы твёрдо решили отдать власть в его руки?

— Да.

— Почему?

Подчинённый требует отчёта у командира? Удивительно. В сознании Итоллари загорелась искра интереса.

— Причин много. — Ответил тастар. — Одна из главных вытекает из правила необратимости.

— Не понимаю.

— Это из природы времени. Разрушенное нельзя восстановить, принятое решение изменить на обратное, взятое вернуть прежнему владельцу — и так далее. Но даже когда такая возможность есть, следует трижды три раза подумать, стоит ли оно того. Как правило, не стоит.

— Вот как…

Владыка кивнул Эхагесу. От его внимания не ускользнуло, что Итоллари, о котором они оба как будто забыли, всё внимательнее прислушивается к беседе.

— Именно так, страж. Если бы я искал власть ради власти… но ты знаешь лучше многих: после Краалта мы желали иного. На некоторое время мы добились безопасности и покоя. Но ненадолго: при первой же возможности люди подняли мятеж. Значит, в нашей позиции была неправильность, которую мы пропустили, но которой воспользовался Агиллари. Главной угрозой нам был его Могучий. Но каэзга мёртв, и очередной цикл завершён. Зачем восстанавливать старый порядок, доказавший свою неустойчивость? В конце концов, основы этого порядка целы. Даже Агиллари, имея возможность диктовать подданным свою неограниченную волю и угрожать Звериком, как великанской дубиной, не стал подрывать корней. Большой Приказ, Серая стража, люди Айкема — все опоры государства остались на своих местах.

— Да… кроме Бархатной Коллегии! — Брови стража сталкиваются над переносицей. — Будь Агиллари жив, я сказал бы ему, что думаю по поводу этого указа!

— И не смог бы его переубедить.

— Знаю. Это и есть самое горькое, сай: говоря на одном языке, родившись в одной стране, не уметь показать другому, насколько неправильно он поступил!

— В этом нет твоей вины. Агиллари был ярким представителем людей числа, и для него не имело смысла всё, не несущее прямой, измеримой в золоте выгоды. — Поведя ладонью в странном жесте, тастар добавил, словно гвоздь вбил. — Слепец.

— Не просто слепец! Агиллари был слепцом, твёрдо убеждённым, что вне того, что ему дано разглядеть, уже ничего нет. — Страж помолчал, размышляя. — Мы нашли нужное слово. Обычно противоположностью мудрости считается глупость, но на деле антипод дурака — это умный. И Агиллари был умён, но не мудр, к сожалению… А противопоставлять тем, кто мудр, надо слепцов. Тех, у кого есть глаза, но не открывается глаз воображения.

— Не совсем верно. Лучше сказать — …

Тастар издал короткое музыкальное ворчание. Серый страж кивнул.

— Да, так точнее. Но перевести это на людские языки… Сай! Вы сообщили о своём решении капитану Моэру, Айкему и остальным?

— Только Моэру. Этого достаточно. Остальные не останутся в неведении долго.

— Тогда…

— Хорошо. Здесь действительно сделано всё, что можно было сделать за раз.

Возможно, принц Итоллари — теперь уже король Итоллари — был удивлён исчезновением тастара и стража, но сделавшие шаг за Поворот этого не видели.

— Ты не думаешь, что это может стать препоной?

Пламенный не торопится с ответом.

— Нет, — заключает он наконец. — Мощь в воле Эхагеса не внушает мне опасений. Я узнал его достаточно хорошо и уверен, что он справится со своей ношей.

— Уверен? А чем он занят сейчас?

— Не знаю. Я оставил его в лесной башне…

Будь Ночная человеком, она бы хмурилась. Но она — тастар, и лицо её неподвижно. Всё, что она испытывает, гораздо лучше читается по переливам её фэре.

— Оставил — да, — роняет она. — Но остался ли он?