Гарри Тёртлдав - Молот и наковальня

— Пока не время. Не в этом году, — сказал он. — Сперва надо научиться наносить макуранцам чувствительные потери иными методами, а уж затем можно будет подумать о том, как дать им решительный бой. А пока посмотрим, по нраву ли им придется маршировать по враждебной стране.

Как и следовало ожидать, макуранцам это пришлось не по нраву. Чтобы продемонстрировать свое недовольство, они начали жечь деревни. Получив известия о поджогах, Маниакис не знал, радоваться или печалиться. Все зависело от того, удастся ли врагу усмирить западные провинции или население окончательно рассвирепеет и начнет сопротивляться по-настоящему.

В ответ на поджоги Автократор выслал немало дополнительных летучих отрядов, в большинстве своем на кораблях, чтобы они высадились на северном и южном побережьях западных земель империи и совершали оттуда набеги в центр провинций.

— Может быть, — сказал он отцу, — нам удастся для разнообразия слегка пощипать железных парней, заставить их почувствовать себя неуютно. Противостоять нам на море они не могут.

— Так-то оно так, — согласился старший Маниакис; выдернув из бороды длинный седой волос, он держал его в вытянутой руке, чтобы яснее видеть. Бросив наконец этот волос на землю, он искоса взглянул на сына:

— Нет ли у тебя какого-нибудь капитана, чью голову ты был бы не прочь увидеть на плахе?

— Думаю, один такой всегда найдется, — ответил Маниакис. — Но к чему ты клонишь?

— Дело в том, что кубраты нам тоже не соперники на море. — В глазах старшего Маниакиса заплясали насмешливые искорки. — Конечно, их моноксилы — неплохие суденышки, но только пока не столкнутся с боевым дромоном, который сразу превращает их в долбленые колоды, набитые мясным фаршем. Я подумал, что можно послать такого капитана в набег на берега Кубрата, а когда Этзилий заверещит об убийцах, нарушивших договор, ты пошлешь ему голову того парня с извинениями и заверениями, что бедолага предпринял набег на свой страх и риск.

У Маниакиса даже челюсть отвисла от изумления, но затем он принялся хохотать, пока из глаз не потекли слезы.

— Клянусь благим и премудрым, ты вводишь меня в искушение, отец. Всякий раз, когда я обращаю свой взор на север, мне приходят в голову очень похожие мысли. Причем я почти уверен, что каган после этого не нарушит перемирие; Этзилий, будь он проклят, достаточно умен и в состоянии оценить подобную шутку.

— Да, если бы ты не был втянут в войну с Макураном… — вздохнул старший Маниакис.

— И если бы у меня действительно был капитан, от которого я хотел бы избавиться, — добавил его сын. — Но поступить подобным образом с подающим надежды, четко выполняющим приказы морским офицером? Это было бы подло.

— Пожалуй, — согласился старший Маниакис. — Лишившись головы, трудновато продолжать выполнять приказы и подавать надежды.

Отец с сыном хором рассмеялись. Они хохотали так долго и так громко, что вскоре в дверь зала просунул голову встревоженный Камеас. Глуповато хихикая и перебивая друг друга, они объяснили постельничему, в чем дело.

— В нынешние тяжелые времена, — с достоинством заметил тот, — следует приветствовать любой повод для веселья, каким бы глупым он ни казался.

— А ведь он прав, — сказал Маниакис, когда Камеас удалился. — Военные неудачи и смерть Нифоны превратили императорскую резиденцию в довольно мрачное место.

— Веселиться без причины может только болван или пьяный, — ответил ему отец. — Или пьяный болван. Боюсь, очень скоро у нас снова будет по горло неприятностей.

Предсказание сбылось всего через два дня, когда в резиденцию прибыл вестник с посланием от Абиварда, доставленным на занятую видессийцами территорию под щитом перемирия. Маниакис извлек свиток из кожаного футляра. Подобно предыдущему посланию, это тоже было написано по-видессийски, хотя и другой рукой.

От генерала Абиварда, смиренного

Подданного могущественного Шарбараза,

Царя Царей, да продлятся его дни

И прирастет его царство,

Маниакису, именующему себя

Автократором Видессии.

Приветствую.

Отвечая на твой запрос относительно человека, именуемого Трифиллием, коего ты направил в качестве посла ко двору моего доброго, миролюбивого и великодушного владыки Шарбараза, наместника Бога на земле и любимца Четырех Пророков, я вынужден по поручению моего могущественного суверена сообщить тебе, что вышеозначенный Трифиллий подвергнут наказанию за совершенно нетерпимые дерзость и высокомерие, после чего выслан из Машиза и заключен в тюрьму, где ему предоставлена возможность поразмыслить о безрассудстве своего преступного поведения.

На этом послание заканчивалось. Маниакис некоторое время разглядывал лист пергамента, пытаясь осознать смысл написанного.

— Нет, он не мог так поступить! — воскликнул он наконец, обращаясь в пространство.

— Величайший? — полувопросительно проговорил вестник, не имевший ни малейшего понятия, о чем говорит Автократор.

— Он не мог так поступить, — пояснил Маниакис. — Не мог Сабрац бросить моего посла в тюрьму лишь за то, что тот не угодил ему своими речами. — Если бы сам Маниакис руководствовался подобными соображениями, Маундиох сидел бы за решеткой до скончания веков. — Это нарушение всех законов, — продолжил он, — согласно которым происходит цивилизованный обмен посольствами.

— Сабрацу на это наплевать, — неожиданно проговорил вестник. — Во-первых, он проклятый вероломный макуранец. Во-вторых, он пока одерживает верх в войне. Кто сейчас может помешать Сабрацу поступать так, как его левая нога захочет?

Маниакис удивленно взглянул на гонца, но ничего не сказал. Парень совершенно прав. Сейчас никто не в состоянии помешать Шарбаразу поступать, как ему заблагорассудится. Автократору пришлось мысленно согласиться, что он лишен какой-либо возможности настоять на своем.

— Будет ли ответ, величайший? — спросил вестник.

— О да, клянусь благим и премудрым! Будет. — Маниакис окунул перо в чернила и принялся писать на листе пергамента, который он собирался использовать для указа об увеличении расходов на восстановление стен Имброса, — на случай, если Этзилий, получив очередную дань, все же нарушит перемирие.

Маниакис Автократор —

Макуранскому генералу Абиварду.

Приветствую.

Я встревожен и потрясен известием о том, что Шарбараз, Царь Царей, столь открыто пренебрег международными законами, заключив в тюрьму моего посла, высокочтимого Трифиллия, и требую его немедленного освобождения. Я также требую, чтобы мой посол получил соответствующую компенсацию за грубое насилие, коему подвергся, и настаиваю на его немедленном возвращении в Видесс, где он сможет восстановить силы после перенесенных им тяжких лишений. Твоей личной вины в происшедшем я не вижу. Передай cue послание твоему суверену, дабы он смог со всей возможной поспешностью восстановить справедливость.