Гарри Тёртлдав - Тьма надвигается

Краем глаза он следил за солнцем. С каждым днем светило карабкалось все выше в небеса. Скоро придет весна. Растают снега, земля превратится в жидкую грязь, а когда грязь подсохнет, придет пора сева. Обыкновенно крестьянин с нетерпением ждал этого часа. Но не сейчас. Тогда ему придется работать не покладая рук. Чем больше он работал, тем меньше времени оставалось у него на песни.

«Я и не думал, что могу так, — мелькнуло у него в голове и сложилось в строфу: — Я и не думал, что смогу, я и не знал, что так бывает…» Гаривальд ощущал себя так, словно, дожив до своих лет, никогда не знал женщины и теперь, взяв в жены юную страстную красавицу, всеми силами старался наверстать упущенное за долгие годы.

Зоссенцы уже предпочитали его переложение столичной песенки, которой научил его уже принесенный в жертву зэк, первоначальному варианту. Распевали и несколько его новых песен — одну, тоже любовную, сложил уже сам Гаривальд, в другой он попытался выразить словами, каково это — пережить в земляной избе долгую зиму южного Ункерланта.

Ему стало интересно: а можно ли сложить песню о том, каково это — круглый год пахать, точно лошадь, и одной мысли хватило, чтобы слова, точно солдаты по приказу офицера, принялись выстраиваться стройными рядами, хотя Гаривальд сомневался, что такую песню вообще стоит складывать. Все и так знали о тяжелом труде больше, чем хотелось бы, знали головой, и сердцем, и поясницей. Песни приятней слушать, когда в них поется о неведомом и новом.

Он сделал пару шагов под хруст слежавшегося снега и замер снова, пораженный внезапной мыслью.

— Я хочу сложить такую песню, — медленно промолвил он вслух, чтобы мысль не улетела нечаянно, — чтобы в ней пелось о чем-то знакомом, как вкус черного хлеба, а люди при этом думали о другом, о том, что им раньше в голову не приходило.

«Это было бы что-то особенное, — подумал он. — Такая песня осталась бы в веках».

Он пнул сугроб. Разлетелись хрупкие льдинки. Вот теперь эта идея будет мучить его целыми днями, не давая ни о чем поразмыслить. Гаривальд догадывался, что такое совершить можно, но не имел понятия — как. Он пожалел, что слишком мало знает. Его не учили ни музыке, ни стихосложению… да вообще мало чему учили. Работать на земле он выучился у отца в помощниках, а не в школе, под розгами учителей.

За околицей было тихо. Проведя столько времени в обществе жены, сына, дочери и все домашней скотины — желал он этого или, как обычно бывало, не желал, — Гаривальд готов был наслаждаться покоем, пока возможно.

Но покоя ему не дали даже на околице. Размахивая руками и бороздя снег, словно бегемот в гон, на него несся Ваддо. Рифма вылетела у Гаривальда из головы, не оставив и следа. Крестьянин хмуро уставился на деревенского старосту:

— Что случилось, Ваддо? Что за спешка — пожар приключился?

Ему повезло — староста был так поглощен чем-то своим, что не заметил грубости.

— Ты слышал? — осведомился он. — Силы горние, ты слышал? — Староста покачал головой. — Да нет, откуда же тебе слышать! Олух я! Как ты мог слышать? Я сам только что от хрусталика оторвался.

— Давай-ка вернись и начни сначала, — посоветовал Гаривальд.

Что бы там ни услыхал Ваддо, новость расстроила его безмерно.

— Ну ладно. — Староста усердно закивал. — Я вот что слышал: вонючие, вшивые альгарвейцы захватили Янину, вот как! Конунг Свеммель в бешенстве просто. Заявил, что подобные оскорбления терпеть невозможно, и перебрасывает войска на границу с Яниной.

— Зачем? — изумился Гаривальд. — Сколько я слышал об этой Янине, — на самом деле он почти ничего о соседней державе не слышал, но признаваться в этом не собирался, — пусть эти альгарвейцы подавятся ею. Люди, которые цепляют помпоны на туфли! — Он покачал головой. — Не знаю, как ты, а мне с ними иметь дело неохота.

— Ты не понимаешь! — воскликнул Ваддо, и это была совершенная правда. — Янина граничит с Альгарве, так? Янина граничит с Ункерлантом, так? Если рыжики входят в Янину маршем, что с ними дальше будет, а?

— Дурную болезнь поймают от янинских потаскух, — не раздумывая, ответил Гаривальд. — И от потаскунов янинских, если хоть половина того, что о них болтают, правда.

Староста возмущенно фыркнул.

— Я не это имел в виду, — сказал он, — и его величество — тоже не это. — Он надулся, исполненный собственной значимости: еще бы, своими ушами слышать речь конунга Свеммеля! — Дальше альгарвейцы так и пойдут маршем через границу, прямо на Ункерлант, и мы им этого не позволим!

«Ну вот, — подумал Гаривальд, — придут к нам печатники». Если Ункерлант ввяжется в войну с Альгарве, первой потребуется столько солдат, сколько может дать земля. Шестилетняя война начертала эту заповедь на скрижалях кровью. И кроме того…

— Зоссен далеко от границы с Яниной, — заметил он. — Не знаю, как это нам аукнется — вряд ли крепче, чем война с Зувейзой. Пошумят в дальних краях да и утихомирятся.

— Это оскорбление для всей державы, вот что это такое! — воскликнул Ваддо, как эхо гневных криков в хрустальном шаре. — Мы не потерпим! Мы не снесем! Мы не выдержим!

— Ну а что нам остается? — рассудительно поинтересовался Гаривальд. — Отсидеться на скамеечке? Больше, по-моему, ничего не остается.

— Что ты несешь? — возмутился староста, хотя сам и воспользовался фигурами речи. — Как только земля просохнет, мы вышвырнем альгарвейцев из Янины.

— Звучит эффективно… если справимся, — ответил Гаривальд. — Как думаешь, сдюжат наши?

— Его величество говорит, мы сможем. Его величество говорит — совершим, — ответил Ваддо. — Кто я такой, чтобы спорить с его величеством? Он знает о политике больше моего. — Староста недовольно глянул на Гаривальда: — И, прежде чем ты опять язык распустишь, он и больше твоего о политике знает.

— Оно, конечно, правда, — признал Гаривальд. — Но ты бы поговорил со стариками, Ваддо. Спроси, что они думают о новой войне с рыжиками.

— Может, и спрошу, — ответил Ваддо. Староста, как и Гаривальд, был тогда еще слишком молод, чтобы сражаться на полях Шестилетней войны. — Но что бы ни думали они, это уже неважно, — продолжал он. — Если конунг Свеммель скажет, что мы воюем с Альгарве, значит, клянусь силами горними, мы воюем с Альгарве. А если мы воюем с Альгарве, нам лучше разделаться с рыжиками, потому что иначе они с нами разделаются. Верно?

— Ну да, — согласился Гаривальд.

Иначе оставалось только выступить против конунга Свеммеля. Войну близнецов Гаривальд помнил и представить не мог, что война с Альгарве окажется тяжелей, чем междоусобица. А после того, что Свеммель сотворил в конце концов с Киотом, вряд ли найдется хоть один претендент на трон, который осмелится метить в конунги.

— Ну так вот, — заключил Ваддо. — Мы исполним волю его величества, и говорить тут больше не о чем.