Дмитрий Таланов - Локумтен

Я, Александр, сын Мастера Фе и жены его Минодоры, пишу это. Не во славу богов Нового Света, ибо земля эта и боги ее мне постыли. Не во славу моего отца, ибо деяния его противоречивы. Я пишу для себя и ради себя, потому что ложь об отце на страницах императорских архивов разъедает мое сердце. Теперь, после долгих изысканий, я в силах разрушить ее.

Три книги лежат сейчас передо мной — «Арпонис», «Сотерис», «Раксис» — книги обо мне и моих друзьях. Они требуют окончания. Но я не в силах приступить к нему, пока не сделаю того, что должен. Я делаю выбор, начиная свой рассказ об отце и о тех, с кем столкнула его судьба много лет назад, когда он впервые ступил на землю Нового Света.

Я отрекаюсь от надежды быть когда‑либо понятым и пишу лишь о событиях, правдивость рассказов о которых достоверна. Этим я отличаюсь от тех, кто в одних случаях насочинял небылиц, а в других намеренно исказил истину.

Начинаю я эту книгу на третий год после описанных в «Раксисе» событий, в маленьком домике у подножья горы, заросшей древовидным можжевельником, на берегу моего любимого моря.

Я предоставляю читателю самому решить, был мой отец чудовищем или героем, и что он выбрал в конце, когда перед ним встал выбор, который однажды стоял передо мной темным зимним вечером в школьном спортивном зале. Я обещаю, что завершу эту книгу так быстро, как смогу. А потом я займусь окончанием этой истории.

«Жизнь каждого человека в конечном счете зависит от его проворства, бдительности и личной предприимчивости...»

Янус Хозек, «Как это было», 57-е издание,

Анастасийская Центральная Библиотека

Уже не в первый раз в Малой гостиной замка Хальмстем за обедом разгоралась ссора. Возбужденные голоса птицами взмывали к резному потолку. Под тяжелой дубовой люстрой в сотню свечей, за столом, представлявшим собой три сдвинутые вместе столешницы из красного дерева, восседали члены семьи Фе. Лица у присутствующих были невеселые.

Посторонний наблюдатель, попавший сюда, мог заметить, что собравшиеся в гостиной принадлежат к обеспеченной прослойке общества, судя по чистым качественно сшитым платьям, пусть простого покроя. Но он бы определенно растерялся, попроси его назвать период и век. Характерная незамысловатость туалетов указывала на Средневековье, однако свобода обращений и высказываний предполагала куда более позднее время.

Собравшаяся в гостиной семья никак не могла придти к согласию. Пора приниматься за второе блюдо, а никто из них не притронулся к первому. Выражение лица поварихи, доставившей им перемену, сулило серьезные неприятности хозяйке замка, госпоже Фе. И кто бы подумал, что причиной был проказливый десятилетний мальчишка!

Филь, как звали этого белобрысого разбойника, был осведомлен о трудностях семьи. Но в ясный летний день, когда начинается наша история, его занимали более важные дела. Притаившись за кузней, чтобы добыть огня, как только кузнец уйдет оттуда, Филь намеревался проверить утверждение полоумной Эши, что трава у сарая горит пламенем, которое не причиняет ей вреда.

— Плутишка ни в чем не виноват! — воскликнула крупная девушка с толстой косой на груди. Руфину нельзя было назвать хорошенькой, но румянец у нее был яркий. — У кого ему набираться манер, если папаша таскал малыша по морям, едва тот начал ходить?

Руфина являлась второй по старшинству дочерью в семье. Ее младшая сестра, тощая Эша, склонив голову, ухмыльнулась чему-то. Зажав в кулаки коротко стриженые волосы, она вдумчиво потянула за них.

— Да-а, матросы учителя неважные… Нам стоит благодарить судьбу, что он хотя бы не лается.

Облокотившись о стол, Эша подперла лицо ладошками. Зыркнув по сторонам глазами, она вперилась в сидевшую напротив старшую сестру, долговязую Лентолу.

— Еще неизвестно что будет, когда он освоит язык в совершенстве, — проговорила Лентола трагически. — Птицу видно по полету!

Лучи солнца, проникавшие в гостиную сквозь окна эркера и открытые двери в сад, плясали зайчиками на ее длинных светлых волосах. Девушка срезала кожуру с груши так яростно, словно последняя была ее личным врагом. Состояние столовых приборов перед ней указывало, что ничего другого она еще не ела.

Руфина сказала сердито:

— Тебе поручено учить его, так приложи старания!

— Он меня на дух не выносит, — возразила Лентола с достоинством, которое очень шло к ее высокомерному лицу.

— Что, как мне кажется, взаимно, — ехидно заметила Эша.

— Сироту любой норовит обидеть, — поджав губы, осуждающе произнесла Руфина.

— Фи, Лентола! — живо присоединилась Эша.

Уязвленная Лентола взвилась, бросив искромсанную грушу:

— Прекратите лить слезы по его сиротству! У нашей сиротки красные щеки, блестящие глаза и волчий аппетит! Ирений говорит, он с легкостью поднимает острый молот, одежда Мервина уже трещит на нем по швам, а вы не перестаете защищать его от воображаемых напастей!

— Попрекаешь ребенка отменным здоровьем? — хмуро осведомилась Руфина.

Эша хмыкнула с улыбкой:

— Скорее, испорченное вчера свидание стучится пеплом в ее сердце.

Красивое лицо Лентолы исказилось. Поддразнивая ее, Эша заливисто рассмеялась:

— Сестра, ты, к сожалению, не в силах это оценить, но мысль была гениальная! Я бы не додумалась натянуть трос от Дозорной башни до восточной Мостовой и пролететь между ними в петле.

Лентола взвизгнула:

— Он целиком высадил ногами окно!

— Мальчик не учел провис, — поправила ее Руфина.

— Он всё учел! — пискнула Габриэль с другого конца стола. — Но расстояние оказалось очень большим!

Младшая в семье, это она помогала Филю готовить его последнюю проделку и потому сидела тихо, как мышь под метлой. Однако такой несправедливости Габриэль не вынесла.

Изящный нос Лентолы заострился от злости:

— Он сбил подсвечники со стола и сжег мою кружевную накидку! Я получила ожог, а у Астона пострадал мундир!

Эша проговорила тихо:

— Сгореть заживо от ужина при свечах, что может быть романтичнее?

Лентола продолжала, размахивая руками:

— Он стяжал славу возмутителя спокойствия, пробыв в Хальмстеме только лишь месяц! Проживи он тут еще неделю, его имя будут знать все собаки Империи! У меня уже интересовались в Кейплиге, не открыли ли мы здесь приютный дом!

— А вот и главная причина, — улыбнулась во весь рот Эша. Она подцепила с тарелки сырную лепешку и принялась ее методично обгрызать. Левый глаз ее сам собой съехал к переносице.