Светлана Багдерина - И стали они жить-поживать

— А что-нибудь поближе к сегодняшнему дню есть? — потянулся к дневнику Агафон.

— Сейчас посмотрю, — торопливо залистал страницы Иванушка. — Ага. Вот. "Пятое августа года бархатной лисицы. Опять — двадцать пять. Не писала в дневнике целых две недели — царевичи всякие косяками так и прут, так и прут…"

Иванушка смущенно закашлялся.

— Давай, я лучше дальше поищу.

— Нет-нет, читай-читай, — вытянул у Ивана тетрадь чародей и продолжил:

— "…так и прут. Сезон у них, что ли? И всех обстирай, помой, покорми, на путь верный направь, и что тебе за это — ни слова благодарности. Естественно, не удержалась, съела парочку. Не то, чтоб шибко хотелось, а просто так, из принципа. Кикимора есть не стала по причине своего отсутствия в свадебном путешествии с лешим на юге Колдобистой пустоши у Комариной трясины. И нисколько мне не завидно. Чтоб она там ноги переломала, коза с маникюром."

— Нет, а самое последнее?

— Ага, вот. Добрался, наконец. "Десятое сентября года бархатной лисицы. Сегодня мне повезло. Пришли какие-то замурзанные дети, две штуки, говорят, что заблудились, хотя по глазам видно, что мачеха в лесу бросила. Хотела съесть сразу, но мальчик просто тупой оказался, на лопату сесть не умеет — то ноги растопырит, то чуть не стоймя встанет. Чему их теперь в школе учат? Пришлось пока покормить, чтоб не ныли, положить спать, а пока дрыхли, спиногрызы чумазые, я выход придумала. Я этому дурачку личным примером покажу, как надо на лопату правильно садиться. И тогда уж не отвертится. Недаром кикимора моему уму завидует и говорит, что у меня не голова, а пустой котел. Что хочешь варит, значит. А девочку я точно сварю. Пойду, укропу надергаю."

— Все? — тревожно заглянул в тетрадь Иванушка.

— Все, — подтвердил Агафон.

— Так я не понял, она их съела, или нет?

— Не написано, — пролистал оставшиеся десятка три страниц маг. — Наверное, съела. А, может, и нет. Главное то, что по магическому календарю год бархатной лисицы был пять лет назад. И с этих пор она в своем дневнике больше не писала.

— А сейчас какой год по вашему календарю? — полюбопытствовал Иван.

— Сентиментальной змеи.

— Интересно… — Иванушка достал оставшиеся тетради — суди по цвету и степени замызганности, еще старее этой, и осторожно сложил их на стол. — Интересно, а Бабы-Яги могут умереть?

— Умереть-то? — Агафон почесал в затылке — то ли от задумчивости, то ли от грязи. — Могут, конечно. Кто угодно может умереть, если он не бессмертный.

— А что — и бессмертные бывают? — помимо воли заинтересовался Иван.

— Бывают, — мгновенно помрачнел Агафон и тут же сменил тему. — Ну, так мы мыло, полотенца и прочую разность ищем или нет?

— Ищем, — вздохнул Иван, отколупнул засохшую корку грязи с носа и полез дальше в сундук.

Но все, что ему удалось из него извлечь, было две выцветших юбки, серый с розовым (когда-то черный с красным) половик, несколько платков неопределенного цвета и материала, дырявый валенок без пары, доисторический зипун, который не стала доедать даже моль, треснувшую костяную ногу в калоше и с прорехами дождевик из промасленных лягушачьих кож.

— Ладно, переходим к сундуку номер два, — волшебник с грохотом столкнул опустевший, но не намного полегчавший сундук на пол и вынул щепочку из дужки запора, куда обычно навешивают замок, нижнего сундука.

— Постой! — прошипел Иван. — Это ты так сундуком по полу грохнул, или мне показалось?

Агафон замер, как был, согнувшись над крышкой.

— Что?

— Что-то стукнуло. На улице, вроде.

— Что?!..

Волшебник бросился к окну и окаменел.

Даже через пыльное, занавешенное паутиной стекло было видно, как отряд из полутора с лишним десятков человек, одетых в черную форму с черным матовым панцирем, на груди которого светлело нечто, похожее на череп и кости, вышел из леса. Они медленно, настороженно оглядываясь по сторонам держа шестоперы наготове, продвигались в сторону центра Бабы-Ягинной усадьбы — избушки на курьих ногах.

— Умруны!!!.. — отчаянно схватившись за голову, чародей шепотом взвыл и сполз по стене на пол. — Умруны!.. Я пропал!.. Я погиб…

Иванушка тоже замер.

Двое безоружных людей не смогут противостоять шестнадцати солдатам. Живой из которых только один. Как говорила когда-то Ярославна, бывают покойники, бывают не покойники, а бывают беспокойники. Как можно убить того, кто уже мертв?!..

Спокойно, спокойно.

Думай.

Как поступила бы на моем месте Сеня?

Сеня?..

А очень просто.

— Не паникуй! — энергично зашипел на впавшего в полную прострацию чародея Иван и для убедительности схватил его за шкирку и встряхнул. — Быстрей, помоги мне!..

Черная масса безропотно осталась стоять на улице.

По ступенькам поднялся только сержант из живых и почтительно постучал в занозчатую дверь.

— Кто та-ам? — из-за двери донесся отвратительно-скрипучий голос.

— Сержант гвардии его царского величества Царя Костей. По делу государственной важности.

— Пра-ха-ди-и, — проскрипели ему в ответ. — Не за-а-перта.

Сержант снял черный, матово поблескивавший в лучах вечернего солнца шлем и вошел.

В пыльной, грязной, затхлой до невозможности комнате сидели на сундуках у стола две старухи — такие же пыльные, чумазые и затхлые, как все, что их окружало. На столе без скатерти (впрочем, не исключено, что ее просто не было видно под слоем грязи и копоти) стоял самовар, не чищенный, похоже, со дня изготовления и две разнокалиберные кружки на щербатых блюдцах. Рядом с самоваром красовалась кривобокая банка с темной, плотной, вязкой массой внутри, от одного взгляда на которую выпадали пломбы из зубов. Сразу видно — домашнее варенье. Под столом стоял мешок, набитый тыквами.

Лицо одной старухи обезображивала огромная черная, сочащаяся кровью бородавка на весь лоб, другой — с десяток таких же, но помельче.

Обе они улыбались.

На лицах своих солдат он видел улыбки более жизнерадостные, чем эти.

У старухи с десятком бородавок из-под изодранного подола болотного цвета юбки торчала костяная нога. Второй, в валенке, она мерно покачивала, дуя на чай в треснутой кружке без ручки.

— Зачем пожаловал, кажи, солдатик, — проскрипела старуха с костяной ногой и оскалилась.

— А вы кто? — подозрительно оглядел он хозяек.

— Я — Баба-Яга, костяная нога, с печки упала, ногу сломала. А это — сестра моя, кикимора.

— Сержант Хрясь, — представился еще раз солдат, огляделся по сторонам, и, прищурившись подозрительно, спросил:

— Бабушки, а почему вы живете одни в лесу?

— А это чтобы гости к нам не ходили, дитя мое, — отозвалась та, которая назвала себя Бабой-Ягой.

— Бабушки, а отчего у вас так грязно в доме?

— А это чтобы гостей не приваживать, дитя мое.