Евгения Прокопович - Вершина мира. Книга первая

— Что ты читаешь? — тихо спросила я. Влад подпрыгнул от неожиданности и поднял на меня глаза.

— Историю, — коротко ответил он.

— И как, нравиться тебе наше прошлое? — попыталась пошутить я.

— Оно отвратительно, — скривился Влад, — равно как и настоящее.

— С чего ты взял? — полюбопытствовала я, присаживаясь на край стола.

— Пока будет существовать рабство, история человечества, равно как и само человечество, будет отвратительным, — резко пояснил он.

— Но, Влад, — растерялась я, ловя на себе угрюмый взгляд серых глаз, — а как же искусство? Человечество создало много прекрасного — музыка, литература, живопись, наконец!

— Живопись? — Хмуро переспросил он. — Тебе известно, что один из великих художников древности, писал большое полотно, на картине должно было быть сражение. Для усиления впечатления художник решил нарисовать сильного воина, умирающего от ран. Художник писал с натуры, но где найти в мирном уголке израненного воина? Художник приказал привести сильного раба и жестоко избить его, а пока несчастный умирал от боли и побоев, закончил картину. Полотно получилось большим и правдоподобным, им поражались и любовались спустя много веков, а несчастный раб умер страшной смертью. Вот она, твоя хваленая живопись!

— Влад, это было давно, — попыталась я урезонить парня, прекрасно помня эту отвратительную историю и панорамное полотно, но, к своему стыду, абсолютно не помня имени художника, — и не все для создания своих произведений были настолько жестокими.

— Да, это было давно, — глухо отозвался он, словно не слыша меня, — но с тех пор ничего не изменилось.

— Ты прав, — сдалась я, — человечество развивается по спирали и история повторяется с незавидным постоянством. Ничего не меняется, только декорации — человечество слезло с дерева, потом из неудобной арбы пересело в огромные космические корабли, а так все осталось прежним. Даже Иуда и тот до сих пор продает своего учителя за тридцать тетрадрахм.

— Кто такой Иуда? — тут же заинтересовался Влад.

— Иуда из Кариота, — неохотно пояснила я, боясь, что он втянет меня в мало знакомую область, — один из двенадцати апостолов, предавший своего учителя Иисуса Христа за тридцать серебряников. Христос считался сыном Бога, но, тем не менее, был приговорен прокуратором Иудеи Понтием Пилатом к страшной казни на кресте. Сын божий умер в тягостных мучениях, Иуду убили то ли ножом, то ли веревкой, точнее не скажу, чуть ли не по приказу прокуратора Иудеи, но тут мнения тоже расходятся, а сам Понтий Пилат всю оставшуюся жизнь мучился из-за того, что осудил невиновного.

— А что было дальше? — потребовал Влад, когда я замолчала.

— Возьми книгу и почитай, — возмутилась я, — я не очень разбираюсь в церковных темах. Меня сейчас интересуют проблемы более насущные. Например, как мог ты, дурья твоя башка, сожрать в одну харю почти двести грамм сырокопченой колбасы, напичканной доверху острыми приправами?

— Я нечаянно, — смущенно покаялся Влад.

— Ты, конечно, волен есть все, что душе заблагорассудиться, — заявила я, — но при этом я настоятельно прошу помнить о своем неподготовленном желудке, и о человеке, который обитает у тебя под боком и тоже любит лакомиться подобными вещами!

— Извини меня, — забормотал парень, виновато склонив голову, — такого больше не повториться.

— Ладно, ты прощен, — утешила я его, про себя раздраженно фыркнув: 'Детский сад!'

Успокаивало одно, Влад начинал приспосабливаться. Кошмары отступали, и парень почти перестал скулить по ночам. В особенно тяжелые ночи я укладывалась рядом, прижималась к беспокойно спящему мужчине, своим теплом прогоняя то черное и страшное, что не давало покоя. Помогало. А еще парень никак не мог отмыться и готов был принимать ванну по несколько раз в день. Психологический заворот. Я с таким уже встречалась, когда практику проходила у судебных психологов. Люди, прошедшие через физическое насилие жаловались, что никогда не смогут от этого отмыться и готовы были скоблить себя до крови, лишь бы смыть чужие руки. Это пройдет. Со временем, нужно лишь набраться терпения и ждать, не пытаясь лезть с уговорами.

Если отбросить раздражающую покорность, странно помешанную с упрямством и, как ни удивительно, хамством, а от этого постоянное ожидание наказания, Влад был обычным парнем, и жизнь, как не старалась, не сумела его сломать. Что с одной стороны значительно упрощало мою задачу, но с другой в той же, если не в большей, мере осложняло. Парень по каждому вопросу имел свое мнение, но настолько умело его скрывал, сказывалась многолетняя привычка, что порой казался сущим ребенком. А в остальном… Он любил облака и шоколад, завернутый в хрустящую фольгу, ощетинивался, когда на него давили, удивлялся разноцветным рыбам в аквариуме кафе, в которое я осмелилась его вывести, и огорчался, если не удавалось перед сном тайком стянуть что-нибудь из холодильника.

Впрочем, это сейчас хорошо говорить, а первую неделю нашей совместной жизни я вспоминаю с внутренним содроганием. Влад, как и все люди, почти всю жизнь прожившие впроголодь никак не мог наесться, и жевал в любую свободную минуту, мало всего, так он постоянно припрятывал что-то из съестных припасов. Я как-то пожаловалась на это Вике в одном из наших разговоров. На что моя подруга, ничуть не смутившись, заявила — это нормально, все животные зарывают припасы, просто некоторые делают это в листьях и ветках, другие под подушкой, а третьи в холодильниках.

Мне приходилось оттягивать его от холодильника буквально за уши, объясняя, что наестся впрок у него никак не получиться. И, хотя, он был несколько раз предупрежден о возможных, с точки зрения медицины, последствиях своего обжорства, справиться с собой никак не мог.

В одну из первых недель мне пришлось отлучиться из дому на продолжительное время, чтобы поговорить с капитаном и заручиться его поддержкой по поводу подачи документов парня в учебный центр. В конце концов, каждый должен заниматься своим делом, а у нас первоклассные преподаватели, я же, всего-навсего, доктор. Потом я оформляла кучу разных бумаг, бумажечек и бумажусичек, никогда не могла подумать, что за мной тоже тянется многокилометровый хвост из бумаги, а что бы вернуть человека в мир живых он стал еще длиннее. На оформление всех нужных документов у меня ушло не менее трех часов.

…Едва за Аней закрылась дверь, Влад сразу же направился к холодильнику и основательно прошелся по полкам, утолил вечно мучащий его голод. В теперешней жизни появились три вещи, которые Влад мог делать бесконечно — читать, есть, и валяться в ванной. Но так как он уже успел за утро сделать их все, он просто не знал чем себя занять. Бесцельно побродив по каюте, Влад снова вернулся к холодильнику. Покопавшись в нем, выложил на тарелку несколько больших кусков сырокопченой колбасы, от которой за километр разило чесноком и приправами, к ней он успел пристраститься за последнюю неделю; сыр, вареные креветки, несколько внушительных кусков подвяленного мяса, какую-то зелень, целого копченого цыпленка. Все это еле уместилось на тарелке. Оттащив еду в свою комнату, он принялся поглощать ее, жмурясь от удовольствия — ничего вкуснее есть не приходилось. И вообще его нынешнее существование резко отличалась оттого, к чему он привыкал всю жизнь — здесь не было место голоду, холоду, от которого немеет тело; грязи со вшами, от которых постоянно чешешься, и страху. Нет, конечно, страх присутствовал, но уже не такой удушающий, каким был раньше. Влад часто ловил себя на том, что задумываясь о своем положении, делит время на 'до' и 'теперь'.