Стивен Эриксон - Полуночный Прилив

Брюс видел, как былой прекрасный город погрузился в огненную бурю. Он не знал его названия, ни породившей его цивилизации, и ему вдруг стало ясно, что это и не важно.

— В твоем мире, — сказала фигура, — пророчество входит в апогей. Поднимется император. Твоя цивилизация видит в войне продолжение экономики. Груды костей мостят торговые тракты, и вам это не кажется неподобающим…

— Некоторым — да.

— Неважно. Ваше наследство — наследство сломленных цивилизаций — говорит само за себя. Вы решили завоевать Тисте Эдур. Вы твердите, что каждый случай уникален, нестандартен, но он всегда стандартен и одинаков. Одно и тоже. Армия докажет ваше превосходство. Но я говорю тебе, Брюс Беддикт, что нет такой вещи, как судьба. Победа не предопределена. Ваш враг таится среди вас, он ждет. Он не нуждается в маскировке — ведь воинственность и надуманные угрозы отвели вам глаза. Он говорит на вашем языке, он берет ваши слова и оборачивает их против вас. Он смеется над верой в истины, ибо сам сделал себя судьей истинности этих истин.

— Летер не тирания…

— Ты думаешь, что дух цивилизации воплотился в вашем добром короле. Не так. Король жив потому, что его сочли безобидным. Вами правит алчность — жуткий тиран в сиянии золотого нимба. Его нельзя победить — можно лишь уничтожить. — Он снова взмахнул рукой, указывая на ярый хаос вокруг. — Вот ваша единственная надежда на спасение. Брюс Беддикт. Алчность уничтожает сама себя, когда нечего больше расхищать, когда миллионы тружеников пали грудами костей, когда жестокое лицо голода отражается в каждом зеркале.

Бог пал. Теперь он крадется, ища разрушения. Подъем и падение, подъем и падение, и с каждым разом путеводный дух слабее, тусклее, он все крепче прикован к видению мира, в котором нет надежд.

— Почему этот бог творит такое?

— Потому что не знает ничего, кроме боли, и жаждет разделить ее, передать всему живому и дышащему.

— Зачем ты показал мне это?

— Брюс Беддикт, я сделал тебя свидетелем вашей погибели.

— Зачем?

Существо помолчало. — Я советовал тебе не питать надежды на вождей, ибо они питают вас ложью и только ложью. Но надежда есть. Ищи ее, Брюс Беддикт, у того, кто стоит рядом, у чужака на другой стороне улицы. Обрети мужество, чтобы пересечь улицу. Не смотри на небо и на землю. Надежда упорна, и глас ее — глас сострадания и честного сомнения.

Видение начало гаснуть.

Стоящий рядом заговорил в последний раз. — Это все, что я должен был сказать тебе. Все, что мог сказать.

Брюс открыл глаза и вновь обнаружил себя у кургана. Смеркалось. Холодная рука Чашки все еще цеплялась за его ладонь.

— Теперь ты мне поможешь? — спросила она.

— Обитатель могилы ничего об этом не говорил.

— Он и не скажет.

— Он почти ничего не открыл мне о себе самом. Я даже не понял, кто или что он.

— Да.

— Он не пытался меня убеждать. Ни в чем. Но я увидел… — Брюс покачал головой.

— Ему нужна помощь, чтобы выйти из могилы. Другие пытаются вылезти. И вылезут. Думаю, уже скоро. Они хотят навредить мне и всем другим.

— А тот, кому мы хотим помочь, остановит их?

— Да.

— Что я могу сделать?

— Ему нужны два меча. Из лучшего железа. Прямые лезвия, заточенные с двух сторон, с острием. Тонкие, но прочные. Узкие эфесы, тяжелые головки.

Брюс подумал. — Я сумею найти на оружейных складах чего-то подобное. Принести сюда?

Чашка закивала.

«Ему нужна помощь. Но он не просил» . — Хорошо. Я сделаю это. Но сначала поговорю с Цедой.

— Ты ему веришь? Он хочет узнать, ты веришь своему Цеде?

Брюс открыл рот, чтобы сказать «да», но остановился. Обитатель могильника — тварь могущественная, возможно, слишком могущественная, чтобы контролировать ее. Это явно не порадует Куру Кана. Но есть ли выбор? Цеда послал его выведать, что случилось с Азатом…. Он оглянулся на башню. — Азат умер?

— Да. Он был слишком стар, слишком слаб. Он слишком долго боролся.

— Чашка, ты продолжаешь убивать горожан?

— Немного. Только плохих. Одного — двух за ночь. Некоторые деревья еще живут, но не могут больше питаться кровью башни. Я даю им людскую кровь, и они могут удерживать плохих чудищ. Но деревья тоже умирают.

Брюс вздохнул. — Понятно. Я приду снова, Чашка. С мечами.

— Я знала, что ты мне понравишься. Знала, что ты будешь милым. У тебя такой брат.

Этот комментарий вызвал еще один мрачный вздох. Он осторожно высвободил руку и руки мертвой девочки. — Осторожней, Чашка.

— Вот это был поистине здоровый сон! — сказал Теол, шедший рядом с Баггом.

— Хозяин, я не сомневаюсь. Но вы просили о встрече.

— Я не ждал такого быстрого ответа. Ты сказал или сделал что-то, живо их заинтересовавшее?

— Конечно да, иначе аудиенция не выгорела бы.

— О, это же плохо. Ты выдал мое имя?

— Нет.

— Но ты же раскрыл хоть часть великой схемы?

— Нет.

— Тогда что ты сказал?

— Я сказал, что цена не имеет значения.

— Не имеет значения? — Теол замедлил шаг, схватив Багга за руку и разворачивая к себе. — Ты что, думаешь, я вообще собираюсь им платить?

— Не знаю я, — ответил слуга. — Не имею представления о сути контракта, который вы намерены заключить с Гильдией Крысоловов.

— Это потому, что я сам еще не решил!

— Как, хозяин? До сих пор?

— Как раз размышляю. И надеюсь изобрести что-нибудь как раз ко времени подхода к их дому.

— Это может обойтись дорого…

Лицо Теола просияло: — Ты прав, действительно может. Тем более что деньги нас не волнуют.

— Это точно.

— Рад, что мы пришли к согласию. Ты лучший из лакеев, Багг.

— Благодарю вас, хозяин.

Они продолжили путь, вскоре достигнув Чешуйчатого Дома. Теол уставился на заполнивших фасад буйных грызунов. — А они смотрят на меня.

— Да уж, именно такое впечатление.

— Не люблю, когда тысячи крыс делают меня объектом пристального внимания. Они это знают?

— Не особенно четко, учитывая размеры мозгов.

Теол еще немного поглядел вверх, затем моргнул и не спеша перевел взор на Багга. Пять ударов сердца. Десять.

Слуга оставался невозмутимым. Затем кашлянул, прочистил горло. — Ну, нам же пора входить? А?

Секретарь сидел в том же положении, работая над тем, что показалось Баггу тем же гроссбухом. И снова он не потрудился поднять головы. — Вы рано. Я ожидал точности.

— Мы не рано, — ответил Теол.

— Почему?

— Потому что если колокол уже отзванивает, это будет поздно.

— Я не стыжу вас. Совсем нет. Во все время этого нелепого разговора. Вверх. На самый верх. Там только одна дверь. Постучите один раз и входите. И да поможет вам Странник. Ах да, ваш лакей может подождать здесь. Если не станет снова тыкать мне в глаза.

— Он здесь не останется.

— Не останется?..