Наталия Ипатова - Король-Беда и Красная Ведьма

Действительно, весь сегодняшний день был отмечен беготней, и даже равнодушная к суете Ара не могла не заметить подозрительной активности отцов и матерей, имевших сыновей призывного возраста, возле дома старосты. На двор к нему волокли кто что горазд, в робкой надежде, что жребий минует их любимое чадо. Вдовы и, скажем так, приравненные к ним, вроде Иды, понятное дело, могли дать меньше, а Ида за Хафа и вовсе ничего бы давать не стала. План по рекрутам общине надо было за чей-то счет выполнять, а потому Хаф полагал, что шансов избежать солдатчины у него нет никаких.

— Ну а почему, собственно, ты решил, что это не для тебя?

— А потому, что ты представь себе толпу мужиков от сохи, которые могут умереть в любой час и по этому поводу в свободное время беспробудно пьяны. Их сержанты убедительно доказали им, что они — грязь под ногами, а потому меж собою они чинятся, доказывая, кто — последняя сволочь, а кто — предпоследняя. Да, представь себе всю эту толпу разъяренных, голодных, неприкаянных, пьяных и перепуганных кретинов, которым и терять-то уже нечего, кроме каких-то там самообманов. Знаешь, как воюет Брогау? Я знаю, я слышал. Это Самозванец платит монетой, законный государь единой честью рассчитывается. Всю лапотную массу он ставит перед собой и гонит ее на пики. А за ними идут лучники. Под заслоном и, как бы это сказать… В общем, у них приказ стрелять по тем, кто побежит. И стреляют.

— Так-таки никогда и не отказываются?

— Сперва пробовали. Потом перестали, после того, как король Гай возродил один премиленький старый обычай. Децимацию. Казнь каждого десятого. Лучники — они жизнь любят. Они другого сословия, не из общинных. Они свободными родились, и там они сплошь добровольцы. Им, в отличие от нашего брата, есть что терять. Умел бы я еще писать, пристроился бы при штабе, а так… Сделают полковой Машкой, как пить дать. Так что ты как хочешь, а меня к завтрему тут уже не будет. Все, что угодно, лучше солдатчины. Хочешь, — он нашарил в траве ее руку и довольно непоследовательно добавил: — пойдем со мной? Со мной не пропадешь.

Ара оглядела долину, расстилавшуюся у ног, вниз от выпаса, где они встречались. То, о чем толковал ей Хаф, питало ее презрение к человеческому роду и усугубляло уверенность, что связываться с ними не стоит. Хвала пузырю, все ТО никак не могло ее коснуться.

— Посмотрим, — небрежно уронила она.

— Смотреть нужно до жребия, — внушал ей Хаф, и ей льстила страсть, с какой он тщился до нее достучаться. — После, как только окажется у меня в руках черная метка, с меня уж глаз не спустят. Погонят напрямки в казармы, и хорошо еще, коли не в цепях. А ежели и удастся ускользнуть с дороги, кому покажешься на глаза с бритой макушкой? Дезертиров вешают скоренько, моргнуть не успеешь, быстрее чем ведьм жгут. А я еще пожить хочу. Не в казарме.

— Посмотрим, — повторила она и потянулась.

Ей исполнилось восемнадцать лет, она уже перестала расти, и фигура ее уже сформировалась. И, судя по несомненному интересу Хафа, который он проявлял, когда не бывал так напуган, сформировалась она вполне удачно. Его внимание ей льстило, и она никуда не могла от этого деться. Ничто человеческое не было ей чуждо. Хаф городил с перепугу очевидные глупости. Ну куда она пойдет! Что он может предложить ей такого, чего у нее уже сейчас нет? Зачем вообще ей сдался этот пустозвон?

На этом она закончила думать о его предложении и стая смотреть вниз, на деревню, на взбудораженный приездом государевых вербовщиков Дагворт, где сегодня толком никто не работал. Все парни призывного возраста пребывали, подобно Хафу, в таком же состоянии возбуждения, неопределенности и страха, а поскольку, в отличие от него, стыдились признаваться, будто все это их хоть сколько-нибудь волнует, то, хорохорясь друг перед другом, прибегли для успокоения нервов к испытанному народному средству, а именно — надрались. Со вкусом и пого-ловно. Общественное мнение их не порицало. Рекрутчина считалась уважительной причиной для… чего угодно! Три года войны с перерывами лишь на зиму избавили страну от всяческих форм милитаристской романтики. Завтрашние солдаты — все равно что завтрашние покойники. Они хоть церковь могли поджечь. Все равно с момента избрания всю ответственность за них брало на себя государство.

День еще только начинался, а напряжение уже достигло накала. Сама не отдавая себе отчета. Ара прислушивалась к голосам, крикам и песням.

Сила чувства здесь испокон веков измерялась силой крика. И мысли, приходившие в возбужденные и одурманенные мозги потенциальных государевых рекрутов, оригинальностью не отличались. Поскольку со жребием они все равно ничего не могли поделать, лучшее, что им оставалось, — это найти себе женщину на Последнюю Ночь.

Подобная связь тоже не осуждалась. Она даже некоторым образом была освящена обычаем. Ребенок был бы признан, девушка считалась бы невестой, а если бы парень на государевой службе погиб, не заключив другой, церковный брак — то и полноправной вдовой, и родители мужа были бы обязаны взять ее в дом.

Другое дело, среди разумных молодых дагвортчанок удел соломенной вдовы популярностью не пользовался, и те, кто еще не успел проторговать свою девственность, предпочитали ожидать результатов жребия и действовать в дальнейшем, уже сообразуясь с ним. Куда рациональнее жить у мужа под боком, чем иметь его незнамо где. Так что поиски будущих рекрутов увенчивались успехом далеко не всегда. Нет, разумеется, были сегодня и руки, сплетенные поверх плетня, и истовые клятвы под сенью жасмина, и Последняя Ночь не по расчету. Ну да мы сейчас не о любви.

И те четверо, что выбрались к ним на пригорок выпаса, пьяные и злые, думали отнюдь не о том, чтобы имущественно облагодетельствовать сговорчивую девку, а только лишь о том, чтобы ее наконец найти. Возобладать над нею, удостовериться, что есть еще кто-то, чей страх и чья беспомощность перед наступающими обстоятельствами еще превосходят их собственные. Каждый из них в свое время бросил в Ару камень, каждый промахнулся, и, соответственно, каждый в некоторой степени был неудовлетворен. К тому же Ара подросла с тех пор, как представляла интерес только в качестве мишени для удачного броска. Теперь она достигла статуса добычи. Каждый счел кровной обидой то, что, как им показалось, презренный заморыщ и недоносок Хаф добился у нее того, в чем им, настоящим, ничем не обиженным мужикам, отказали эти расчетливые стервы. По неписаным законам Хаф не мог обладать большим, чем они что бы это ни было. К тому же из сказок, за которыми все, и взрослые, и дети, коротали долгие зимние ночи при лучине, все знали, что переспать с ведьмой — к солдатской удаче.

Хаф и пискнуть не успел, как его оттеснили, свистнув пару раз в ухо, беззлобно, для острастки, чтоб в другой раз не путался под ногами, и Ара навсегда осталась в недоумении, собирался ли он вообще заявить о себе как о мужчине и защитнике. Взвейся тут Ара в своем стремительном беге, им бы нипочем ее не догнать. Но она никогда не бегала от тех, кто кружил у стенки ее пузыря. Словно знала, что стоит побежать единожды — и придется бегать всю жизнь. Как Хафу. В том, чтобы слыть ведьмой, было какое-то мрачное достоинство. В том, чтобы быть жертвой, не было ничего.