Светлана Прокопчик - КРЕСТ

— А оно тебе нужно?

И тут Оттар посмотрел в глаза епископа. И увидел в них такое, отчего больше не мог сдерживать слезы. Они катились по небритым щекам, выжигали тропинки, рвали сердце, а Оттар все смотрел в глаза епископа.

Ибо в них был Свет. И в них была Доброта.

— Оттар, — отец Франциск чуть улыбался, не насмешливо, а понимающе, — я пришел, чтобы сказать тебе: Церковь не так великодушна, как Хирос. Церковь никогда не простит Устаана. Но смертный не может даже придумать такой грех, который Церковь бы не простила, если смертный придет за прощением. Нужно лишь одно — чтобы смертный пришел сам. Не из страха, Оттар. Ты должен понять: ты ударил того, кто тебя любит. Искренне. Я не про Эрика говорю, он такой же грешник. Про Хироса. Хирос умер и за тебя тоже, хотя тебя тогда на свете не было. Он умер, чтобы ты, со всеми твоими грехами, мог родиться. Он любит тебя таким, какой ты есть. И пойми это, Оттар. Пойми, что дети всегда бунтуют против родителей. Но родители им все прощают. Ибо для чего им еще жить, как не для своих детей? Если ты захочешь все исправить, все, буквально все, что бы ты ни совершил, — Церковь от тебя не отвернется. Никогда.

— Но ведь я присягал Устаану! Он властен надо мной! — вскричал Оттар.

— Нет. Уже нет. Благодари Иогана Ладенгира, который вымазал тебя в крови Эрика. Я и сам не знал, что этого бывает достаточно для снятия печати Устаана. Ты свободен, Оттар. Может быть, впервые в жизни по-настоящему свободен.

Епископ поднялся. А на прощание, уже в дверях, сказал:

— Да, возможно, ты расстроишься. Гран мертв. Убит вчера вечером.

Оттар не расстроился.

— Он где-то встретился с Иоганом Ладенгиром. Иоган начал задирать его, Гран был пьян и не придумал ничего умней, чем бросить вызов. Не знаю, на что он надеялся. Иоган срубил ему голову.

Как я и сказал, подумал Оттар. Теперь Гран в преисподней. Туда ему и дорога.

Епископ ушел. И больше к Оттару никто не заходил, кроме домочадцев. И он пользовался одиночеством — ему требовалось принять самое главное решение в своей жизни. Именно сейчас, когда он освободился от всего.

Оттар вспоминал. Вспоминал самые светлые и прекрасные моменты. Вспоминал, как ездил по княжеству с Эриком и отцом Франциском. Оттар глядел тогда на князя и думал, что они — как Хирос и Устаан. Мечтал, что не предаст друга, как Устаан предал Хироса. Но получилось в точности по Писанию.

Этому нужно положить конец, думал он. Пусть его судят за убийство Вальтера. Пусть. Пусть казнят за то, что совершил страшнейшее преступление — поклялся в верности Устаану. Печати на Оттаре больше не было, и теперь он хотел ответить за грехи. Без страха. Он знал, что там, за краем жизни, его душа успокоится. Главное — не жить богато, и не выжить вообще. Главное — чтобы его простили.

Через два дня после визита епископа Оттару приснился сон. Ему виделось, что он стоит на коленях в часовне в ночь перед посвящением в рыцари. Плачет, молится и упрашивает небеса послать ему испытания, в которых закалилась бы его вера… Оттар пробудился в слезах. И до самого утра рыдания душили его.

Ему послали те испытания, о которых он просил. Его испытывали страхом и деньгами. И что же? Оттар не выдержал, не распознал даже, что его проверяют. Он любил Эрика, но не так, как любят друга или брата. Для Оттара он был кумиром. И еще он считал, что Эрик обязан платить ему той же преданностью. Страх потерять Эрика, без которого для Оттара не существовало мира, и подтолкнул его на предательство.

Он предал из ревности. Сначала ему показалось, что Эрика отобрала Ядвига, затем — герцог. И Оттар решил отомстить, наказав Эрика болью потери и унижения.

Предательство… Сейчас Оттар понимал, что именно произошло. Устаан любил Хироса, но убил его, поняв, что тот не желает принадлежать лишь ему одному. Он казнил его, и вместе с ним — собственную светлую часть. А Оттар пытался казнить свою душу — и вместе с ней искреннюю любовь, освещавшую его жизнь. Он сам, своими руками сколотил крест и распял на нем душу, поклонившись такому же предателю, каким был сам. Он клеветал на Эрика, испытывая извращенное удовольствие. Он думал, что издевается над охладевшим к нему другом — а издевался над собственной душой. И ликовал, когда удавалось придумать особенно изощренную пытку…

…Когда Оттар смог передвигаться, семейство Горлардов покинуло Сарград. Уезжали рано утром, чтобы никому не попасться на глаза. Раненого везли в поместье на санях, не хотели сидеть с ним в почтовой карете. Отец не смотрел в его сторону, брат не желал подходить. А Оттару было светло и хорошо, потому что он принял решение.

Он снимет с креста свою душу. И приколотит трусость, тщеславие и жажду богатства. Там им самое место. А потом он потащит этот крест, крест своего предательства через всю жизнь. Он не станет искать смерти, любой, славной или не очень, ведь умереть проще, чем подняться после падения. Нет ничего особенного в рыцарском подвиге, так когда-то говорила Ядвига. Куда сложней жить в подвижничестве, в постоянном служении.

Крест.

Оттару нравилось это слово.

Он понесет свой крест.

В Годиноре он провел три дня. А потом покинул дом. Перешагнул порог затемно, с собой не взял ничего, и оделся тепло, но просто. Опираясь на палку, доковылял еле-еле до Вешняков. Всю ночь выла метель, но, едва Оттар вышел из дому, как ветер улегся, и заносов на дороге не оказалось. Он углядел в этом добрый знак.

В Вешняках постучался к Костану и попросил старосту отвезти его к монастырю лезуитов. Костан не возражал.

К середине второго дня они почти добрались до места — путешествовали неспешно, по заметенным дорогам особо не разбежишься. У Морева ручья их догнала метель. Оттар плотней кутался в тулуп, а перед глазами уже стояли иные видения.

Миновали Тырянь. Он с тоской озирался по сторонам. Вот тут полтора года назад на обочине лежал труп крестьянина, а подальше будет пепелище на месте уютного особняка Ядвиги. Теперь там кладбище. И высоченный деревянный крест над общей могилой тех, кто пал в битве с залетной бандой.

Снег надежно укрыл изуродованные огнем останки жилья. Торчали кое-где черные остовы деревьев парка, но и они будто растворились в белой дымке. Не знал бы Оттар о трагедии — и не заметил бы ничего, пролетая мимо на горячем жеребце. Но он знал. И ехал в крестьянских санях.

Может, потому и заметил, как шевельнулся сугроб у обочины. Будто в сердце кольнуло Оттара, попросил Костана остановиться. Долго всматривался. Сгущающиеся сумерки искажали очертания, а хвосты метелицы походили то на диковинных зверей, перебегавших дорогу, то на полинявших к зиме леших.

Сугроб снова дрогнул, и будто темное что-то проглянуло. Оттар не выдержал, слез с саней. Приблизился, и в этот момент сугроб разразился лающим кашлем. Оттар наклонился, с трудом удерживая равновесие, стряхнул снежную шапку с комка замерзающей жизни. Так и есть, вздохнул с облегчением — человек. Старуха.