Ярослава Кузнецова - День цветения

Засвистит зима сквозь зубы

Из щелей,

Прогоняет осень к югу

Поскорей,

И костыль ее убогий —

Поделом! -

Переломит и наступит

Сапогом.

Только Дерево Святое,

Как заря

Расцветает на пороге

Декабря.

Простенькая песенка. Колядка. Деревенская интерпретация религиозных песнопений. Народное творчество, так сказать. А поет, кажется, Летери. Точно, вон его беленькая головенка раскачивается в углу. Слуги же — гироты и полугироты, лираэнцев — человека два, ну три — все они слушают, болтать перестали. Умиление на лицах. Забавно.

На ветвях сияют жарко

Огоньки.

Льду и снегу, злу и мраку

Вопреки.

Свет для каждого из многих

И любовь —

День Цветенья на пороге

Холодов.

Календарные страницы

Нам тесны —

День Цветения продлится

До весны!

Я двигался, будто в тумане. Не видя, не чувствуя. Ничего. Пусто. Пусто.

Открыл глаза. Память не подвела. Именно этот поворот. Да. Именно этот.

Стало трудно дышать. Я шагнул раз, другой. Потом побежал. Четверть века я шел сюда. Четверть века.

Опустился на колени у остатков Большого Крыльца. Погладил холодные выщербленные камни.

Орлиный Коготь, здравствуй. Здравствуй. Это я. Я вернулся.

Пустота, хлад, неприютность. Накатило, нахлынуло, лишая сил, воли, пригибая лицом в жухлую осеннюю траву.

Я не знал, что так бывает.

Почему ты не сказал, Гатвар?..

Мы здесь, Эрхеас. Мы идем. Идем.

И все кончилось. Отступило, провалилось в тартарары. Йерр, девочка…

Наплевав на правила — щека к щеке. Здравствуй, маленькая.

— Эрхеас-с…

Сухая змеиная кожа, жар — что снаружи, что внутри, ох, девочка, как я не умер без тебя?..

Нам было плохо. Сильно плохо, да. Теперь — хорошо. Хорошо?

Хорошо. Хорошо. Мы вместе.

Она прижалась лбом в ключицу мне, плечом — под мою руку.

Эрса.

Мы — эрса.

Мы…

И горячая волна омывает, избавляя от всех этих дурацких глупостей сумасшедшей возни, которую зовут жизнью… И хочется умереть, вот сейчас, сейчас, на гребне волны — уйти в никуда, навеки остаться в эрса…

Эрса.

Шершавый язык осторожно вылизал мне вокруг глаз.

Нам вкусненько. Эрхеас?

Да, девочка. Да. Пойдем.

Вещи?

Да. Вещи. Пойдем.

Она канула во тьме парадного холла. Ноги сами понесли меня вправо и еще три шага прямо.

Большая Зала.

Здесь лежал отец. Разбросав руки, праздничная одежда залита кровью, меч сломан… Здравствуй, отец.

За тобой, в углу — Ангала и Орванелл. У Ангалы почти отрублена голова, лица не узнать, платье ее бежевое… Орванелл — будто спит, только вот сон неприятный — брови сведены напряженно. На темно-красном кровь не видна… Привет, сестренки.

Дядя… Нет, дядя — вон там. Возле стояка с оружием. Да, стояк был именно здесь. Даже несущая от него осталась. И уцелело на ней одно гнездо. Я отстегнул свой кинжал. Вставил. Прислонил палку к остаткам дверного косяка. Вот так.

Здравствуйте, Эдаваргоны. Это я. Я вернулся.

Эрхеас?

Йерр. С тюками моими. Это — Йерр, родные. Не бойтесь ее. Это — Йерр.

Вытащил из пояса сверточек, сложил щепу "шалашиком". Разжег. Срезал прядь около шеи, снизу. Скормил жадному молоденькому пламени. Йерр легла рядом, обвив хвостом мои плечи.

Здравствуйте, родные. Это я, Релован. Долго меня не было. Четверть века скоро — боли вашей, тоски, Неуспокоенности. Простите, что не смог — раньше.

Вы думали, я уже не приду? Думали, Малыша придавили где-нибудь в драке? Нет, вы же видите живых. Вы, мертвые. Вы смотрели на меня. Вы ждали, родные. Вот я и здесь. Под родимой крышей.

Крыша… Нету Крыши. Обвалилась к чертям. Орлиный Коготь умер. Умер без вас. Четверть века… Я теперь — человек без Дома. Бродяга. Небо надо мной, родные. Небо крыша моя. Постель моя — камень. Одеяло — пуховый снежок. И все-таки я вернулся.

Йерр протянула левую переднюю, подтащила поближе мои тюки.

Вещи. Вещи, Эрхеас. Мы спрятали. Там, в сыпучем.

Спасибо, девочка.

Перебрать вещи — хорошая идея. Монотонное занятие успокаивает. Запустил руку в "черную сумку".

Рагские сабли.

Метатели.

Свернутый коврик со стилетами, кинжалами и прочей мелочью.

Тенгонники, большой и малый.

Подстилка.

Кастеты. Пожалуй, могут пригодиться? Вытащил. Убрал в пояс.

А здесь — драконьи и кошачьи "когти". Их пока доставать не будем.

И — плоский ящик, обтянутый мягкой замшей. Набор. Он тоже не нужен. И к лучшему, если честно.

"Синяя сумка".

Лук. Колчан.

"Палочки".

Арканы.

Тряпье. "Масочная" одежда.

Перебирать ее смысла нет.

Следы? Точно, они тут. "Волк", "медведь", "кабан", "лось". И манки здесь же. И "рычалки", "свистелки"… Вся эта ерунда. На всякий случай.

Аптечка. Надо как-нибудь все-таки вытащить ее и просмотреть. Хотя — и так помню. И вообще, может, мне не понадобится ничего из пилюльной коллекции.

Хм, а что делают в "синей сумке" лиаратские плети и "большой еж"? Сам же для равновесия переложил. И подъемник. И походную печку.

Затянул крепления.

Вот, родные. Видите, что я насобирал? Ваш Малыш почти не изменился. Коллекционер, э?

Подождите еще немного. Совсем немного осталось. Скоро вас отпустят. Четверть века не прошли даром. Все будет хорошо.

Хорошо, да. Все будет хорошо.

Анкрат, приятель. Терпи.

Я терплю, Альса. Просто мне скучно. Немного страшновато в лесу. Не привык я еще. Здесь не так, как в Кадакаре. Совсем не так. Все плоское, со всех сторон открытое. Жилья очень много, хоть ты и говоришь, что здесь глушь. Какая же это глушь — там деревня, тут тоже деревня, налево — большая дорога в город, направо — соседские владения, чужая территория… Отовсюду тебя видно. По осени и лес сделался пустой, прозрачный. Только ночью чувствуешь себя в безопасности.

Прячься, Стуро, прячься. Я прячусь. Прячусь. Никто обо мне не знает. Только ты, Редда и Ун. Еще Большой Человек. И Маукабра.

Маукабра! Ей чихать на нас с тобой. Не мы ей нужны. Оказалось — так. Пришел сегодня какой-то. Странный. Больной, угнетенный. Пустой внутри, смерзшийся. А она к нему — со всех ног. Так радовалась, так… Не думал я, что Маукабра на такое способна. Мою верхотуру словно вихрем захлестнуло. Горячим ураганом, с пылью, с песком, не продохнуть. Я спустился полюбопытствовать. Там есть такой большой зал на первом этаже, а на уровне второго его раньше окружала галерея. Теперь галерея обрушилась, а то, что еще оставалось, обрушил Большой Человек, чтобы никто не смог добраться до моих коз. Вот оттуда, сверху, я и выглянул. И увидел. Маукабру и того, другого. И услышал.

Знаешь, Альса, как бывает, когда расколешь чашку, а после сложишь половинки, и будто бы чашка опять целая? Вот и они с Маукаброй. Сложились, как два осколка. И вроде бы стали целым. И легче им стало, и пустота исчезла. И не пустота это была, а пазы, чтобы осколки точно совместились. Я ушел поскорее, потому что не место мне там было. И завидно, почему-то. И стыдно, что подглядел. Потом, ближе к вечеру, я вернулся. Того, странного, там уже не было, а Маукабра лежала внизу, в зале. Потом она тоже ушла.