Пол Макоули - Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи

— Мы спасли этого молодого человека не для того, чтобы позволить головорезам Салаи убить его, учитель, — сказал Якопо. — И вы прекрасно это знаете, так что прекратите стращать его.

— Это всего лишь правда.

— Только если вы позволите ей стать правдой, — возразил Якопо и опять подмигнул Паскуале.

— Да, ты хотел бы видеть, как Салаи лишится влияния, — сказал Великий Механик.

— У него слишком большое влияние на вас, а у его приспешников слишком большое влияние на других механиков. Некоторое его ослабление пошло бы на пользу всем нам.

— И особенно пошло бы на пользу тебе, — настаивал на своем Великий Механик. — Не думай, что я не замечаю, как ты настраиваешь меня против Салаи.

— Тише, — понизил голос Якопо. — Не при слугах.

Вошел паж с подносом, на котором были фрукты, мягкий черный хлеб и запотевший кувшин с водой. Он поставил все на низкий столик перед линзой окна и удалился. Якопо, все еще стоящий у окна, махнул рукой Паскуале:

— Ешь, бери, что хочешь.

— А ваш учитель?

— О, — громко произнес Якопо и посмотрел через плечо, убедиться, что Великий Механик слушает, — он заявит, что уже ел. Он ест, словно мышка, а спит еще меньше. Предчувствуя, как он говорит, что скоро ему предстоит вечный сон. — Более мягким тоном Якопо обратился к Паскуале: — Ешь, и пусть мой господин считает, что дело улажено. Он проникнется этой идеей, рано или поздно. Он скоро решит, что если Салаи преуспеет, это может плохо на нем отразиться. А он, верь этому или нет, до сих пор питает к Салаи слабость. Он не захочет причинить ему вред.

Паскуале сбил на пол поднос, грохот, усиленный изгибом окна, получился приличный. Великий Механик удивленно заморгал туманно расплывшимися за синими линзами очков глазами. Он первый раз посмотрел прямо на Паскуале.

Якопо выхватил из ножен меч.

— Идиот! — крикнул он.

Паскуале вскочил на ноги и заговорил:

— Я вынужден просить позволения уйти, господин. Еще не поздно остановить Салаи. Это сделаю я, если вы не можете.

— Сядь! — зашипел Якопо. — Ты не знаешь, каким он может быть. Он до сих пор любит Салаи.

— Успокойся, Якопо, — мягко сказал Великий Механик, — и опусти меч. Неужели ты думаешь, юноша нападет на меня со сливой или горсткой фиг? А что касается тебя, мальчик, нет нужды волноваться. Я уже сказал, что помогу тебе, и я уже помог. Если то в моих силах, ты покинешь башню раньше, чем вернется Салаи, и раньше, чем он узнает, что ты свободен, и отдаст приказ запереть тебя понадежнее.

— Вы очень добры, господин, но я вынужден просить о большем. — Отчаяние заставило Паскуале забыть о скромности. — Салаи сказал, Никколо еще жив, но что с ним будет, если Джустиниани получит все, что ему нужно? Если вы просто отпустите меня, это одно. Я, может быть, сумею остановить Салаи, возможно, нет. Что я знаю точно, я обязан разрушить его планы и спастись от синьора Таддеи, который готов обменять меня на тело Рафаэля. Я сделаю все, что смогу, но я всего лишь художник, и даже в этом еще ученик, тогда как вы обладаете такими возможностями, что для вас не составит труда захватить Салаи на месте преступления.

— Держи свои идеи при себе! — яростно прошептал Якопо. — Ты его напугаешь, и ничего не будет!

— Но все так и есть, — упорствовал Паскуале.

— Ты глупец, я же на твоей стороне!

— Салаи дважды пытался отравить меня, несколько лет назад в меня стрелял солдат. Он промахнулся, и его убили на месте, но у меня зародились подозрения, — произнес Великий Механик.

— Не просто подозрения, — вставил Якопо.

— И вы все равно не смогли его прогнать? — спросил Паскуале.

— Пока еще нет. Его влияние слишком велико, и он намекает, что у меня не все в порядке с головой. Возможно, так оно и есть. Кроме того, куда он пойдет? У бедного Салаи никогда не было иного дома.

— Вот видишь, как обстоят дела, — сказал Якопо, возмущенно всплескивая руками.

— Но я любил его и простил, — продолжил Великий Механик. — Я все еще люблю его, точнее, того капризного ребенка, которым он был и который в большей мере живет в нем до сих пор. К тому же башня не моя, во всяком случае эта ее часть. Чтобы выстроить ее, я заключил соглашение с Синьорией: они оплачивают постройку и позволяют мне работать по моему усмотрению, а башня становится университетом механиков. Какие тогда были времена! Мы работали дни напролет, воплощая свои идеи. Я помню, как Ваноччио Бирингуччио первый разъяснил принцип действия машины Хироу, он запаял воду в медную сферу, которую стал нагревать. Ему повезло, он выжил при взрыве. Мы решили, что башня падает! Кто бы мог представить, куда это нас заведет через какие-то пятнадцать лет! Кто бы мог подумать, что наши простые исследования природы настолько переменят мир? Что ты видишь, Якопо?

— В смысле, в окне? Город, конечно. Он все еще там, только слегка обгорел по краям.

— Последний раз, когда я смотрел туда, я видел город в огне. Я видел летающие машины, висящие над укрепленными стенами, кидающие горшки с огнем на все, что легко загорается. Я видел бегущих людей, спасающихся от этих же летающих машин. Я видел людей, обратившихся в дьяволов. И все это может произойти наяву. Завтракай же, мальчик. Ешь, пей. Организованные привычки организуют разум. У нас мало времени.

— Все нормально, — сказал Якопо. — Он обдумывает.

— Скоро будет уже поздно, — покачал головой Паскуале.

— Тише. Он движется в собственном темпе. Ты и без того причинил немало хлопот.

— Надеюсь, больше их не будет, — сказал Паскуале и впился зубами в сливу. Рот наполнился сладким соком, он ощутил, что голоден. Пока он ел, Великий Механик закончил заводить часы, и Паскуале заметил (очень обрадовавшись тому, как Якопо закатил при его словах глаза), что здесь в самом деле хранится немалый запас времени.

— Скорее, измеряется, — поправил его Великий Механик. — Мне показалось интересным, что его можно измерить таким количеством способов. Иногда мне хочется быть часовщиком, а не механиком. Или художником, которым я хотел стать. Но сейчас у меня мало силы в правой руке. А левую я не могу поставить, к тому же этому ремеслу надо отдавать всю жизнь. Я стал заниматься иным после убийства Лоренцо, но иногда мне кажется, я вижу, как все могло бы быть, — так человек залезает на высокую гору и обнаруживает, что он вовсе не покорил весь мир, потому что за этой горой поднимаются другие и их вершины теряются в тумане. Время странная штука, художники хорошо это знают. Мы представляем его рекой, всегда движущейся в одном направлении, но, возможно, Бог представляет его иначе, он может возвращаться к различным событиям и исправлять их, как художник поправляет набросок. В другой жизни… Но ты улыбаешься моим словам.

— Вы напоминаете мне моего учителя, Пьеро ди Козимо.