Пол Макоули - Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи

— Возможно, синьор Кардано захочет изучить мои планы, в которых учтены ваши интересы, синьор Таддеи. Я уверен, он сочтет их разумными. Я не имею желания разворачивать кровавую кампанию и терять то, что мне дорого, так же как и вы не хотите жертвовать собой ради других. Помня об этом, я изобрел способ, при котором действия нескольких человек будут восприниматься как действия множества, смятение и панику в сердцах и умах врагов будут сеять механизмы, тогда как атакующие подвергнутся минимальному риску. Я посвятил жизнь изучению опыта тех людей, которые считаются талантливыми изобретателями военных машин, и уже давно понял, что эти машины ничем не отличаются от обычных механизмов, использующихся на мануфактурах и в других местах. Поэтому мои машины могут быть приведены в готовность с минимумом затрат и максимально быстро, и если после всего вы сочтете, что они пригодны для ваших нужд, вы сможете забрать их.

Это была долгая речь, и она дорого стоила старику. Он обмяк на стуле, и принимать восторженную благодарность Таддеи пришлось Якопо.

Кардано с готовностью склонился над листом с планом и почти сразу накинулся на старика с вопросами, на которые тот отвечал лишь улыбкой или покачиванием головы. Таддеи приказал принести вина, положил руку на плечо Паскуале, по-дружески, но без особенного пыла, и отвел его в сторонку.

— Ты должен объяснить мне, к чему такая спешка. Я привык, что если дело стоит того, чтобы его делали, его необходимо делать как следует, даже если на это уйдет время. А ты нетерпелив, как мой астролог, и молод, эти два качества часто встречаются вместе.

— Я хочу спасти моего друга Никколо Макиавелли. Если он еще жив, он в лапах Джустиниани. Он был на пароме, когда люди Джустиниани атаковали савонаролистов, но он был ранен и не смог бежать. Чем дольше мы будем собираться, тем меньше надежды на то, что он выживет. А как только испанцы получат это изобретение, у Джустиниани отпадет нужда в Никколо и в теле Рафаэля.

— Но он же сможет получить за них деньги.

— Скорее всего он уедет вместе с испанцами, если намечается война. Кроме того, синьор, возможно, вы заплатите за мертвое тело, но захотите ли вы заплатить за живого журналиста?

— А ты циничен, — заметил Таддеи не без восхищения.

— Мне приходится быть циничным.

— Тогда позволь проявить циничность и мне. Мне кажется, ты должен сыграть главную роль в грядущем предприятии.

— Синьор, я же художник, а не солдат. Если бы в моих силах было сделать…

Таддеи неумолимо продолжал:

— Ты отправишься на виллу перед нашим наступлением. Если окажется возможным, доставишь в безопасное место тело Рафаэля, своего друга и этого Салаи. А уже потом попробуешь вызволить изобретение. Именно в таком порядке. Я был добрым другом Рафаэля, для меня дело чести проследить, чтобы ему устроили достойные похороны. Надеюсь, тебе все ясно.

— Но как я все это сделаю, если стану пленником Джустиниани?

— Ты способный молодой человек. Если твои способности заключаются не только в умении красиво говорить, ты найдешь способ.

— Вы не доверяете мне, синьор, ведь так?

Таддеи отмахнулся от этого утверждения:

— Доверие здесь ни при чем.

— Я же могу пойти туда и сразу же рассказать им о готовящемся нападении.

— Тогда мне не стоило бы тебе доверять, а? А я доверяю достаточно, раз уж считаю, что ты не сделаешь этого. А что, если сделаешь? Мы все равно атакуем, а начни Джустиниани атаковать первым, мы будем сражаться еще отчаяннее. И пленных мы брать не будем, надеюсь, ты меня понимаешь?

— Прекрасно понимаю, — сказал Паскуале, чувствуя, как по спине проходит дрожь. — Я попрошу об одной услуге. Если я уцелею, мне придется покинуть город. Оставаться, зная то, что я знаю, слишком опасно.

— Да, пожалуй, ты прав, — признал Таддеи. — И куда ты отправишься?

Паскуале сказал, и Таддеи засмеялся:

— Ты меня восхищаешь! Этой ночью отходит корабль. Если успеешь, там найдется для тебя место.

— Два места, — сказал Паскуале. Он подумал о Пелашиль.

— Ты запросил высокую цену.

— Но на кону моя жизнь. Скажите мне, синьор, как по-вашему, этот план сработает?

— Если это возможно, да будет так.

— Для Великого Механика возможно все.

— Так говорят. — Таддеи обернулся и спросил: — Кардано, язви твою душу, это сработает?

Черный астролог подошел. Он ущипнул себя за впалую щеку и приглушенно произнес:

— Я не вполне знаком с применением некоторых механизмов…

— А это будет дорого стоить?

— Слуга Великого Механика говорит, большую часть машин можно принести из мастерской Большой Башни… Нет, не думаю. Но риск, если хотя бы одна часть плана не удастся…

— Поговори с секретарем, выдайте мне точную цифру. А что касается вопроса, удастся или нет, мы должны довериться нашему гению. — Таддеи обернулся к Великому Механику, но старик спал, очки с синими стеклами косо сидели у него на носу, незаконченный рисунок с портретом Салаи, юного и идеализированного, выпал у него из рук.

Перед заходом солнца прошел небольшой дождь, как раз чтобы прибить пыль и немного смочить землю. Ночь была холодная и ясная, и Паскуале дрожал, лежа в высокой сырой траве и глядя через прорезанную колеями дорогу на ворота виллы Джустиниани. Если и дальше пойдет так же, ночью ударит мороз, первый за год. На виноградниках под Фьезоле крестьяне жгут в это время в жаровнях хворост, чтобы уберечь от холода последние гроздья.

Паскуале затянулся сигаретой, прикрывая ее ладонью, чтобы не было видно огонька. Просто немного табака и семена марихуаны в грубой бумажной завертке. Дым показался горячим его пересохшему рту. Когда окурок обжег ему пальцы, он выбросил его в заросли травы. Может, его последняя сигарета; чтобы прогнать эту грустную мысль, он заставил себя улыбнуться.

Стена вокруг садов виллы Джустиниани поблескивала в свете ущербной луны. Когда Паскуале впервые был здесь с Никколо Макиавелли, луна, всходившая над долиной, была красного цвета. Теперь же она была холодного сине-белого оттенка, поскольку мануфактуры вдоль Арно закрылись и перестали дымить. Вдвойне плохое знамение, эта ясная луна. Людям синьора Таддеи под командованием Джироламо Кардано приходилось из-за нее нелегко, когда они пробирались через оливковую рощу, представлявшую собой контраст лунного света и тьмы, где каждая тень могла оказаться слугой или солдатом Джустиниани. Два человека шли впереди, проверяя, свободен ли путь, за ними следовали все остальные, сгибаясь под тяжестью тюков. Несмотря на следопытов, Паскуале вздрагивал от каждой трепещущей тени, от каждого шороха мыши. Он не был храбрецом и не был настолько глуп, чтобы не бояться. Пелашиль назвала его дураком, и теперь он верил в это, хотя тогда протестовал.