Ольга Кузнецова - Просто солги

Но не в моих правилах брать взаймы выпивку у обреченных — еще, не дай бог, оставлю на холодильнике свои отпечатки пальцев. Хотя такие кадры, как правило, не держат холодильников.

В конце короткого коридора я слышу тяжелое, хриплое дыхание зашедшегося в эйфории сердца. Бессвязное бормотание эхом отдается в моей голове, и я понимаю, что совершенно не хочу видеть этого человека. Снимаю с головы потрепанную ленту и завязываю ее на глаза. Крепко, несколько раз проверив мою импровизированную повязку на надежность.

Привычными шагами направляюсь в сторону того места, откуда доносятся приглушенные стенами звуки загинающейся души. Совершенно одинокой, потерявшей в жизни всякую надежду. И мне жаль этого человека ровно до тех пор, пока я не оказываюсь прямо над ним. Дальше уже идет одно отвращение.

— Ты ангел, который пришел за мной? Ты мой ангел-хранитель?.. — заплетающимся языком лепечет человек. По голосу ему чуть за сорок.

Он дышит отрывисто, грубо проталкивая воздух сквозь собственные легкие. Его тело уже больше не держит его — доверившись бетонной стене, он бесформенно растекся у того места, где паркет сливается с обоями. И изо рта его постоянно исходит непонятное бульканье.

— Да, я твой ангел, — с трудом переборов сухость в горле, шепчу я.

— И как… там в реальности? — Меня не покидает чувство, что мужчина сам с трудом понимает, о чем говорит.

— Хреново, — честно отвечаю я и быстрыми отработанными движениями хватаюсь сначала за его пульс, свободной рукой выуживая из заднего кармана джинсов шприц с лекарством.

Я уже готова ввести ему инъекцию, как что-то заставляет меня остановиться. Что-то — сиплый голос наркомана под кайфом.

— Знаешь, раз ты ангел, значит, тебе можно рассказать все?.. Ну как бы я и на работе всегда был полным дерьмом, и с детьми вел себя дерьмово, и в постели тоже был полным дерьмом. Знаешь, чувак, я законченный лузер. А малышка Жи ждала меня на это Рождество. А я не пришел. Вот козел, правда? Подумал: у нас впереди еще куча свободного времени. Что ей будет от того, что я пропущу одно Рождество? Одно-единственное Рождество? Я провел его в компании героина. И, знаешь, потом и этот сукин сын устроил мне скандал… Сказал, что ему, видите ли доза маловата… — Мужчина заходится в кровавом харкающем кашле, и я уже с трудом различаю его следующие слова. Единственное, что я слышу это, — …но ты, знаешь, скажи Жи, что я был для нее плохим отцом. Но я любил ее, черт возьми! Знаешь, тяжело умирать, зная, что Жи будет не с кем оставить…

Затем я понимаю, что несчастный уже не дышит. Передозировка. И моя помощь уже не требуется — шприц с бесцветным ядом бесшумно падает куда-то на пол.

Мне совершенно хреново, и я сама не понимаю, почему. Почему, закрыв лицо ладонями, я истерично сотрясаюсь в беззвучных рыданиях. Не могу понять, почему его последние слова эхом отдаются у меня в голове.

Думаю о том, что таких, как дочь этого наркомана со стажем, по всему миру с каждой минутой становится все больше и больше.

Совершенно внезапно понимаю, что, если потребуется, я убью всех до единого ублюдков в Нью-Йорке, хоть раз произносивших это смертельно-опасное слово. Наркотики. Понимаю, что, если потребуется, я посвящу этому всю жизнь, всю себя. Сделаю из себя ходячее оружие.

Внезапно я начинаю как никогда понимать Джона.

— Забери меня отсюда, пожалуйста… — молю в телефонную трубку я. Полушепотом. Чтобы никто не узнал о моей слабости.

Чтобы никто не услышал.

…

В комнате тихо, пусто: Лея еще не вернулась. И за стенками тоже почему-то ни звука.

Из моей груди вырывается тихое рычание: вот уже битый час я не могу совладать с собственными перевозбужденными мыслями и спокойно отправить себя спать мертвецким сном.

Джо как будто знает, что я не сплю. Как будто уверен в этом на все сто процентов, черт бы его побрал.

Я кидаю на него рассеянный взгляд и слишком поздно понимаю, что он все заметил.

Он садится рядом со мной, на мою кровать-диван-кушетку, и внимательно смотрит на меня. Не раздраженно, не жалостливо — просто выжидающе.

— И как давно? — просто спрашивает он, мысленно выжигая на моем лбу позорную метку "Лгунья Кесси".

— Четыре дня, — равнодушно бросаю я и для верности пожимаю плечами. Делаю вид, что в этом нет ничего необычного.

— И ты до сих пор мне ничего не сказала? — У него голос сладковато-хриплый, и из его уст этот вопрос звучит унижающе.

— Я тебе ничего не должна говорить, Джо, — язвительно парирую я, делая четкое ядовитое ударение на его имени. Чтобы он понял, что у нас бартер — честный обмен. Он — мне, я — ему. Односторонние сделки с совестью не принимаются.

— Твоя личная жизнь — моя личная жизнь, забыла? — усмехается он.

У меня безумно чешутся руки, и я уже не знаю, что сильнее: я или мое желание врезать ему по смазливой физиономии.

Но вместо того, чтобы продолжать упрекать меня, он просто спрашивает:

— И как я? Таким меня представляла.

Я — неуверенно — киваю.

А он так же — неуверенно — улыбается.

— А ты сильная, Кесси. В моем вкусе.

В его словах неприятный подтекст, двойное дно, можно сказать. Он не давит, нет, но я понимаю: сам он давно уже все решил.

— А не пошел бы ты, Джо?! — вскипаю я, не в силах больше выносить его опасный взгляд.

Вопрос тяжелым облачком повисает в комнате, и я на какой-то момент задерживаю дыхание.

Воздух буквально пропитан желанием, и в таких местах в хороших фильмах, он и она бросаются друг на друга, впиваясь друг друга в страстном поцелуе. Но меня что-то держит.

Посмеиваясь над моей неуверенностью, Джо быстрым рывком валит меня на кровать-диван-кушетку в горизонтальном положении. И он — сверху. И мне кажется, что когда я целую его губы — это губы Кима, когда касаюсь его холодной напряженной спины — я касаюсь оледенелого тела Кима.

Когда тихонько произношу его имя, мне тоже кажется, что с моих губ соскальзывает нечто совсем другое.

Кажется.

Я не люблю Кима — по крайней мере, не считаю то чувство, которое испытываю к нему, любовью. Я не думаю о нем 24 часа в сутки, я не вывожу его имя на запотевшем оконном стекле, я не читаю новостную хронику только ради того, чтобы между бездушных букв разглядеть его там, между колонкой редактора и прогнозом погоды.

Я не его, не Кимова. Я сама по себе.

Если бы он сейчас услышал каким-то мистическим образом все мои мысли, то ухмыльнулся бы и одними губами прошептал: Лгунья Кесси.

И оказался бы прав, черт возьми.

…

Лея неожиданно появляется в дверях, и в этот момент мне кажется, что эта девушка — самый счастливый человек на свете, а я всего лишь радуюсь вместе с ней, как последняя идиотка. У нее в руках крохотный круглый чемоданчик, а ее глаза — самые яркие в мире глаза.