Ольга Кузнецова - Просто солги

А вместо этого я слышу в трубке чужое дыхание. Частое, резкое, такое… знакомое?

— Джо! — молю я. Но бесполезно. Слышу лишь дыхание на другом конце провода и чувствую — это не Джо.

— Это ты, Кесси? — спрашивает голос. Голос, который я уже успела забыть, про который так любила подмечать, что этот голос так похож на Кимов. Мне хочется спросить: "Шон, ты как? Как Ким?.."

Но я не произношу этого вслух.

— Шон, какого черта?! Где Джо? — А затем понимаю, что нахожусь совсем не в том положении, чтобы диктовать свои условия. — Шон, пожалуйста, я скажу тебе адрес. Приезжай, я прошу тебя.

Мой собеседник раздраженно хрипит, как будто я отвлекаю его от какого-то очень важного дела. Он, как всегда, всем недоволен. Как и Ким. Киму тоже всегда все было не так.

— Жди, скоро буду, — бросает в трубку он и отключается.

А я же вновь остаюсь одна. Наедине с этими тонкими-тонкими стенами…

И мне страшно, по-настоящему страшно. Как страшно было Катрин, когда она очутилась один на один с кружкой горячего чая, как ей было страшно подносить свои руки к лицу, потому что ее руки пахнут этой дрянью. Все ее тело пахнет.

От отчаяния я начинаю ногтями царапать старые аквамариновые обои с белыми продольными полосами. И мне кажется, что во всем этом виноваты стены. Стены, которые слишком много знают, слишком много слышат, слишком много чувствуют. В чем-то мне даже их жаль, потому что как никто другой я понимаю, каково это: иметь в запасе немного больше, чем просто интуицию.

Я пытаюсь уловить в спертом воздухе запах надежды, но вместо этого вновь ощущаю отголоски бесконечного шума в моей голове. Крики, слившиеся в один. Отчаяние, ставшее чем-то вроде образа жизни. И осознание того, что завтрашний день не станет последним, а все будет повторяться вновь и вновь, день за днем.

Я пытаюсь мысленно отыскать для Катрин и ее брата слова утешения, пытаюсь понять, почему мобильный Джо оказался у Шона. Какого… вообще Шон там делает?

Стены бетонные, но мне почему-то кажется, что они тоньше картона. Что я могу надавить на них пальцем, и они тут же рассыплются и превратятся в мелкий песок. Мне кажется, что стены — они пластилиновые, и я могу слепить из них что угодно.

Мне кажется, что все дело в стенах. В том, что они все впитывают, как губки, в том, что позволяют мне слышать то, что я, по сути, слышать совершенно не должна. Они доверяют мне свои тайны и хотят, чтобы я тоже молчала. Чтобы никому не говорила и слушала. И чтобы когда-нибудь я сама превратилась в плоскую бетонную поверхность.

Я чувствую, как там, за стеной, внезапно что-то отлетает в сторону и с шумом падает, ударяясь об стену. Опять эти стены…

Я слышу, как Катрин кричит, громко, истерично, как будто пытается не спасти свою жизнь, а всего лишь достучаться до брата.

А затем я слышу тишину. Слышу, как там, за стеной, все замолкает.

В Нью-Йорке — полдень. На одной из оживленных улиц, вероятно, тоже.

Я задираю голову вверх и пытаюсь прочитать бледную крупную надпись на выцветшем от времени и дождя проспекте.

"Если он просит тебя молчать — послушай свое собственное сердце. Если оно тоже молчит — значит, тебя уже нет".

Рекламная растяжка призывает жертв насилия звонить по телефону доверия. Я недовольно фыркаю.

…

— Все вы молодцы, — я снисходительно окидываю взглядом класс и останавливаюсь на пухленькой девочке, стыдливо опустившей глаза. — Все. Абсолютно все в этом году прекрасно поработали. Думаю, когда мы встретимся с вами этой осенью, мы уже сможем приступить с вами к более сложным упражнениям. Но помните: работать-работать…

— …и еще раз работать! — хором заканчивает за меня класс, и мы вместе смеемся.

— Давайте похлопаем себе. — Раздаются гулкие удары детских ладошек, и я незаметно для всех с облегчением вздыхаю. — Все, всем спасибо. Увидимся после летних каникул.

Маленькие раскрасневшиеся от усердий девочки торопливо семенят к выходу, и я остаюсь в большом зеркальном зале одна. Но только через стекло за мной наблюдает пара внимательных синих глаз. Изучает, рассматривает.

Я подавляю свои предчувствия и, как ни в чем не бывало, начинаю сматывать провод от магнитофона.

— Кесс? — Голос совсем рядом. Бьет по барабанным перепонкам.

Собрав всю оставшуюся волю в кулак, я поднимаю глаза на своего посетителя.

— Что ты хотел, Шон? — бросаю я, вновь вернувшись к сматыванию провода. Стараюсь не смотреть на него, не вздрагивать от его слишком обжигающего взгляда. Взгляда, проникающего во все внутренности.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать, Кесс? — спрашивает он спокойно. Только вот дышит часто — я слышу — и это его выдает.

— А должна? — огрызаюсь.

Шон не отвечает, и я думаю о том, насколько он похож на Кима. Но ведь все браться должны быть похожи, не так ли?

Он молчит, а я не сразу понимаю, что он не уйдет отсюда, пока я не выложу ему все, как есть. Думает, я ему что-то должна за те несколько недель, что он тащил меня на своей шее. Думает, я должна поблагодарить его за то, что он познакомил меня с Джен — мы же стали с ней лучшими подругами. Думает, что, несмотря на то, что теперь я снова вижу, я по-прежнему слепая. Такие как Шон вообще много чего себе позволяют.

— Я не собираюсь разговаривать с тобой об этом, — наконец, выдавливаю я, пытаясь не сорваться в нервный крик. Пытаюсь не поддаваться на провокацию.

— Видела транспарант? — неожиданно спрашивает Шон, и я вздрагиваю.

— Перед зданием?

Он кивает.

— Я тоже подумал, какая действенная вещь, длинный номер телефона, на который ты можешь позвонить, если тебя держат в четырех стенах, прикованной к батарее. Или, скажем, когда твой подсаженный на всякую дрянь братец заставляет тебя все свободное время тратить на поиски новой дозы, а затем в порыве бешенства избивает тебя до потери пульса. Действительно, что может быть проще, позвонить по телефону доверия и рассказать все малодушной диспетчерше, у которой у самой четверо детей и муж, не вылезающий из запоя? Не так ли, Кесс?

— К чему ты ведешь, Шон? — шиплю я сквозь стиснутые зубы.

— А к тому, Кесс, что они могли сделать с тобой то же самое. И тебе еще повезло, что они использовали тебя как натренированную на запах наркоты собачку, а то ведь могли и…

— Заткнись, Шон, — требую. Уже не прошу — требую. — Где Джозеф?

Шон пожимает плечами, и я внезапно ловлю себя на мысли, что Ким, возможно, делает это так же. Так же пожимает плечами или смотрит, чуть прищуренно.

— А как у тебя оказался его телефон? — спрашиваю я после секундной паузы. Уже не могу разобрать, кому важнее от другого узнать информацию — мне от Шона или Шону от меня.