Ольга Кузнецова - Просто солги

— Вполне, — фыркает. А затем спрашивает своим приторно-сладким голосом; голосом плохих парней: — Не хочешь прийти? Тут про тебя все спрашивают.

И я не знаю, что на меня такого находит, что я соглашаюсь.

…

Такие дома, как этот, они не меняются. Даже если привезти сюда танк с разъяренным вьетнамским солдатом и выбить отсюда все синие стекла, это будет прежний дом с "не-моей" комнатой и тонкими-тонкими стенами.

Дом стоит между двух других, как будто невидимый, зажатый, стиснутый. Как будто помещенный в смертельные тиски греха и порока.

И теперь я понимаю, что видеть этот дом гораздо легче, чем чувствовать. Потому что можно напиться притупляющих чувствительность таблеток и смотреть на него как на самый обычный дом. Простой дом с синими стеклами.

Уже поздно, но окна почти не горят — редкий свет в зале и приемной на первом этаже, а еще — в маленьком окошке на втором. Остальные же предпочитают забавляться в темноте.

Я осторожно толкаю тяжелую дверь, беспрепятственно поднимаюсь по лестнице и стучусь в дверь его кабинета.

И он там — все с той же опасной ухмылкой и надменным вызовом в глазах. Его взгляд так и кричит: "Слабо, Кесси, слабо?" И он знает, что мне не слабо, что я попытаюсь сыграть в эту опасную игру, из которой он все равно выйдет победителем.

Он сидит за столом, ноги — на столе, руки — на ногах. Как наевшийся сметаны кот, он нежится в тишине засыпающего Нью-Йорка. Но он не слышит, не может слышать, что в этот момент творится за тонкими-тонкими стенами. А я чувствую. Каждый раз чувствую, каждый звук слышу.

И сейчас он так похож на Шона, что ему остается только посмотреть на меня с издевкой и спросить, не забыла ли я что-нибудь. Иногда мне кажется, что все они — Джо, Шон, Ким — для меня одно лицо, один голос, одно сплошное монотонное Кесси-я-так-и-знал. И, наверное, когда я увижу Кима через несколько дней, он будет выглядеть так же, как и Джо, только вот у него волосы кудрявые, а улыбка не такая хищная. Наверное, именно поэтому я даже не хочу его видеть. Не хочу — не хочу — не хочу…

— Ты похудела, — замечает он, даже не поднимая на меня глаз. Возможно, говорит это только для того, чтобы вообще хоть что-нибудь сказать. Затем добавляет, — Синяки под глазами, всклокоченные волосы… Кесси, ты совсем рехнулась?

Он не смотрит на меня, и я даже благодарна ему за это. За то, что он не изучает мои синяки слишком внимательно и не хмыкает, глядя на мои растрепанные пакли. Я благодарна за то, что он не может чувствовать.

— Это не запрещено законом, — парирую я и опускаюсь в кресло напротив него.

(Незаметно приглаживаю волосы.)

— Я надеюсь, — ухмыляется он и впервые вплотную смотрит на меня. Изучает. — И, надеюсь, не пи-си-пи будет этому решением.

— После того, что я видела, Джо, — я делаю ударение на его вымышленном имени, — вряд ли меня потянет к чему-либо подобному.

Он звучно цокает языком.

— Поверю тебе на слово, Кесси. Как у тебя продвигаются дела… ну, с этим. Ты понимаешь. — И он ненавязчиво закуривает сигарету.

Джо никогда не отличался деликатностью или тактичностью: он мог запросто выйти на нужную тему, добиться от меня необходимых ему слов. Он победитель по своей сути.

— Теперь куришь? — Я приподнимаю брови, а он лишь усмехается.

— Я всегда курил, Кесси, просто щадил твои нежные чувства. Так как у тебя?

— Сегодня я получила еще одно…

— Письмо?

— Почти. Телеграмму.

Дым от его сигарет попадает мне в нос, и я едва сдерживаю себя, чтобы не сморщиться, точно залежалый сухофрукт. Моему новому образу как раз не хватает нескольких изюминок или черносливинок. Но я терплю — просто стараюсь не дышать, стараюсь не показывать ему, насколько я слабая. Пусть думает себе, что хочет.

— И как? — как ни в чем не бывало интересуется он.

— Что, "и как"? — не понимаю.

— Страшно?

— Ты знаешь, — неопределенно огрызаюсь я. Потому что сама не знаю, страшно ли мне. А если и страшно, то за кого?

Джо отряхивает пепел и вновь напряженно затягивается. Я уже начинаю жалеть, что вообще согласилась прийти к нему.

— Прости меня, Кесси, — внезапно шепчет он. Думает, что я не услышу, но я не такая — я улавливаю каждое колебание воздуха, и он, возможно, это знает.

— Не стоит. Это нормально, что ты так отреагировал. В конце концов, не каждый день встретишь такую истеричку. — Я пытаюсь перевести все в шутку, но у меня не получается — на последнем слове ломается голос.

Он не подает признаков того, что расслышал мою неумелую отговорку, и ему — наверное — почти стыдно. Как мне: стыдно, но только почти. Мне стыдно за пролитые реки слез (и непролитые тоже), за то, что он увидел меня слабой (а ведь меня прежде никто не видел слабой). И все же это создало между нами какую-то общую тайну, то, о чем знают только я и он. Знают, что Кесси на самом деле слабая. После всего произошедшего я чувствую даже что-то вроде облегчения, как будто скинула с плеч слишком тяжелую ношу.

— Ты странная, Кесси. — Он вылавливает из нагрудного кармана еще одну сигарету и лениво прикуривает. — Когда мне поручили найти тебя, я почти был уверен, что ты какая-нибудь чокнутая. Ну, подумай, гиперчувствительность и все такое… Любой на твоем месте станет чокнутым. Чувствовать, слышать, что происходит вокруг тебя до последней мелочи. Я бы свихнулся. И когда мы гнались за тобой и твоим дружком, я про себя подумал: "Этот малый, наверное, сам псих, что спасает эту умалишенную". А потом, после того, как ты самовольно открыла мне дверь и пошла за мной, просто поверив, я подумал, что ты действительно ненормальная. Но сейчас… — Его голос хрипит, а сам он поднимает глаза в потолок (лишь бы не смотреть на меня) и начинает прожигать на потолке невидимые дыры. Я боюсь пошевелиться, потому что не верю, что это он — Джо — может рассказывать мне о своих мыслях. — …Кесси, сначала я думал, что то, что чувствовал, это была жалость. Слепая сиротка, уволили с работы, написали про каждый прыщик в досье, приставили личного телохранителя, потому что боялись, что их драгоценный наркодетектор будет использован как-то неправильно…

— Подожди, — перебиваю я. Дыхание перехватывает, в животе закручивается тугой узел, а сердце начинает биться в тысячу раз быстрее, наверное, чтобы, прилившись к голове, кровь не дала бы мне возможность услышать. — Что ты сказал?

— Про наркодетектор? — Он ухмыляется, но по-прежнему не рискует посмотреть в мою сторону.

— Нет, про телохранителя.

— А это так важно сейчас? — Его брови вопросительно сдвигаются, и я слышу, как он еле слышно ругается — он даже не заметил, как сигарета опалила ему пальцы.

И, возможно, он прав. Возможно, сейчас это действительно не важно.