Ольга Кузнецова - Просто солги

Недолго думая, я хватаю со спинки стула истертый темно-синий пиджак, оставшийся уже без единой пуговицы. Пиджак тонкий, но по какой-то неизвестной причине даже в такую холодную осень мне в нем тепло.

Перед тем, как покинуть квартиру, я стираю с телефона все принятые сообщения. При этом сама на себя злюсь — хренов Ким — он, как всегда, продумал все на два шага вперед.

Все, все они пытаются загнать меня в угол; все хотят, чтобы я вошла в их полное распоряжение, как какая-нибудь вещь. И они будут запирать меня в таких темных комнатах с синхронно раскачивающейся лампочкой до тех пор, пока я окончательно не сойду с ума.

На лестнице уже слышны шаги Джен — отчетливые, гулкие, эхом отдающиеся от стен и отражающиеся в моем чувствительном разуме.

Опасливо хватаясь руками за покрытую скользким грибком стену, я быстро и незаметно пробираюсь на пролет выше, чтобы она меня не заметила. Сквозь щелочку между перилами на лестнице я наблюдаю за тем, как Джен входит в квартиру, как дверь за ней закрывается, и я даже с такого расстояния слышу, как щелкает выключатель в коридоре. И тут же представляю одинокую лампочку, сиротливо покачивающуюся под самым потолком из-за неизвестно откуда взявшегося сквозняка.

Она уже заметила мое отсутствие — не нужно даже чувствовать, чтобы понять это. Мне же остается только бежать. По лестнице — вниз. По дороге, в ад, в неизбежность. Мне остается лишь бежать. На пределе своих возможностей.

Но мне кажется, в этот раз я сбегаю не от Джен и даже не от Кима. В этот раз я сбегаю от самой себя. Покидаю ту частичку себя, что ненароком оставила под чужим присмотром.

Все это было ошибкой с самого начала. Все: эта вечная, вновь и вновь повторяющаяся ложь. Одна и та же неправда, просто принимающая разные формы. Каждый раз я попадаюсь на эту удочку. Снова и снова.

И мне уже катастрофически не хватает привычных монотонных звуков за тонкими стенами, не хватает тошнотворного запаха, которым я теперь пропитана насквозь. Мне не хватает той жизни, которую я уже успела принять, образа Кесси-супергероя, с которым успела срастись.

В темных переулках, на первый взгляд кажется, что никого нет. Но это — иллюзия. И я слышу, как в нескольких метрах от меня щелкает затвор револьвера.

Я не понимаю, как это происходит, но есть вещи, которые не должны касаться никого, кроме нас самих. Внутри каждого есть своя личная комната, — маленькая темная комната, — заполненная одиночеством.

И переступить чей-то порог этой пустой темной комнаты — значит нарушить все те моральные принципы, на которых мы привыкли основываться, вступая в этот мир. Отбирая у человека его одиночество, мы рискуем. Очень сильно рискуем.

Он же не отбирал у меня мою пустую комнату — он просто запер меня в ней и оставил мне в подруги одну-единственную лампочку, непонятно, по какому физическому закону, безостановочно качающуюся под потолком.

Я больше не чувствую одиночества. Нет. Просто одиночество — это я.

…

Лучше бы я не знала. Лучше бы не чувствовала.

— Опусти пушку, — еле слышно выдыхаю я, но все равно знаю — он услышит. Мое утверждение звучит с сомнением, но в реальности сомнений я не испытываю и даже страха не ощущаю.

— Ты была плохой девочкой, Кесси. — Его голос. Неизменный голос плохих парней. Где-то совсем рядом — только я не могу понять, где именно. Опасность, которая везде, которую нельзя определить простым набором чувств, которым обладаешь.

Но, помимо угрозы, в его голосе есть еще что-то. Что-то, похожее на насмешку?

Неожиданно раздается еще один щелчок, но уже с совершенно противоположной стороны. Я поворачиваюсь к источнику звука резко, почти одновременно с тем, как шум исчезает, так толком и не зародившись. Незнание убивает, незнание раздражает. В темноте ничего не видно, но нервы уже давно на пределе. Адреналин, это, кажется, называется. Когда падаешь-падаешь-падаешь в неизвестную пустоту, когда стоишь на краю, когда твой разум — на грани. Когда перестаешь отличать реальность от того, что когда-то придумала.

Его лицо появляется из темноты внезапно, будто вырастает из ничего, точно формируется, лепится прямо из этой самой темноты. Я не видела его несколько дней, но всего за какую-то сотню часов он успел здорово измениться: колючие небритые щеки, звериный оскал, еще более опасный, чем прежде, а еще какой-то легкий огонек безумия в глазах. Но важно не это. От него пахнет чем-то неправильно спиртным, точно он только и делал, что эти четыре дня без остановки пил всю эту дрянь.

— Да ты в жопу пьян, напарник. — Хочу сказать надменно, но получается вовсе не так — с сожалением.

Он приподнимает в усмешке левый уголок губ — правый так и остается опасно-неподвижным. Он казался бы безобидным, если бы не исходивший от него запах опасности, алкоголя. Если бы не зажатое в руке оружие.

Как какой-то фильтр, я поглубже втягиваю носом воздух. Он, похоже, замечает.

— Все вынюхиваешь, Кесси?

Мы разговариваем так, как будто я и не сбегала от него. Как будто это не за мной он сейчас пришел, чтобы воткнуть мне нож в спину. Мы разговариваем, как обычно. Бессмысленные вопросы, бессмысленные ответы. И даже когда он прав, я никогда этого не признаю. Он знает.

Мы просто. Разговариваем. Как будто стоим (лежим-прижаты…) у него в кабинете, у него в комнате, возможно, даже у него в постели. Будто ветер, дующий в лицо, — летит из открытой форточки из темно-синего стекла.

— В этом мире все построено на запахах. Бред, я знаю, но, тем не менее, это так. — Я пожимаю плечами, но в темноте — наверное — не видно.

— И как пахну я? — с весомой долей сарказма интересуется он, но едва понимает, о чем говорит — слишком много алкоголя циркулирует в его крови.

Я делаю вид, что не расслышала его вопроса.

Мы больше не разговариваем. Я даже не пытаюсь начать, хотя уже заранее знаю, что он, как всегда, вежливо предложит мне заткнуться. Всунет мне в рот очередную карамельку, в худшем случае — заставит меня замолчать насильно. Поэтому я и не нарываюсь, но и такое мое поведение ему, похоже, не нравится.

Я складываю руки под грудью и тем самым точно устанавливаю между нами невидимую стенку, через который даже пуля не пробьется.

— Ну, давай-давай. Скажи, какой я нахрен придурок. Скажи, что поступил чертовски нехорошо, когда решил сдать тебя обратно. Ты даже не представляешь себе, Кесси, насколько все получается запутанно. Это такая игра. Все пытаются друг друга обмануть. Когда ты попадаешься на удочку, то тут же выбываешь из игры. И знаешь, почему ты еще держишься, Кесси?

Я качаю головой — он продолжает: