Ольга Кузнецова - Просто солги

— Дай угадаю, снова сидишь на своем карнизе.

— С чего ты взял?

— Слышу ветер в трубке, — фыркает он, точно это не я ему, а он мне должен объяснять, как надо чувствовать.

— Джо?

— М?

— Я могу тебя кое о чем попросить? — осторожно интересуюсь я, нервничая. Сердечный ритм резко ускоряется.

Он не отвечает — просто ждет, пока я продолжу, а может и вовсе уже не слушает меня. Но я просто обязана задать свой вопрос.

— Мы можем снова заниматься этим?

На другом конце трубки он давится воздухом.

— Нет-нет, — усмехаюсь я, толком не успев определить, о чем он подумал. — Ну, понимаешь, будем чистить Нью-Йорк. Как раньше, — добавляю я после секундной паузы и жду, что он мне на это ответит.

— Как стемнеет, жду тебя около машины, — произносит он после некоторого раздумья. — И еще, Кесси.

— Да?

— Ты снова удивляешь меня.

Мне льстят его слова, и я улыбаюсь еще шире, мысленно радуясь тому, что сейчас он не видит моего триумфа.

— Тогда до встречи.

— До встречи, — эхом отзываюсь я, но к этому времени он уже отключился, и мои слова густым темным облачком застывают в воздухе.

…

Мы едем в абсолютной тишине, и даже мотора не слышно, — мы просто бесшумно скользим по ночному Нью-Йорку, точно выбравшиеся на охоту хищники. Ощущение шприца во внутреннем кармане моей куртки приятно успокаивает тело, и я пытаюсь представить, что все так, как прежде, до того момента, как мой маленький мир взорвался. В то время мне было плевать на то, как Ким все еще может быть замешан в моей жизни, было плевать, кто мне врет, а кто говорит правду. Тогда это просто не имело ни малейшего значения.

Пустые темные улицы резко сменяют одна другую, и, чтобы удержаться на крутых поворотах, я цепляюсь за ручку дверцы. Наверное, мы несемся с недопустимой скоростью, раз даже я ничего не успеваю разглядеть.

Он искоса наблюдает за мной.

— Знаешь, почему в этом городе все улицы пересекаются под прямым углом? — как бы между делом интересуется он, но я замечаю только то, что стрелка спидометра ползет еще выше.

Инстинктивно — киваю в знак того, чтобы он продолжал.

— Ну, давай, посвяти меня, — язвлю. Могу себе позволить.

— Чтобы было легче стрелять. — Он ухмыляется.

…

Этот раз — я чувствую — не такой, как все предыдущие. Особенный, что ли. В этот раз каждое мое действие происходит не на автомате — каждое свое движение я растягиваю, смакую. Что-то подсказывает мне, что…

…всего этого больше не повторится.

И я пытаюсь запомнить каждую деталь, каждую мелочь, каждый шорох, пытаюсь законсервировать все это и засунуть куда-нибудь на видное место, чтобы всегда потом можно было вспомнить.

Я включаю свой радар чувствительности на полную мощность вопреки ярым возражениям моральных устоев внутри себя. На этот раз мне не до брюзгливости. Я должна все запомнить. На этот раз.

Джо подробно описал мне, куда идти, и, когда говорил, выглядел каким-то предельно отстраненным, точно сам не понимал, о чем говорит. Или не хотел понимать.

Иногда мне хотелось спросить у него, почему он сам не убивает. Почему даже не смотрит, как я это делаю. Хотя, на самом деле, ответ очевиден. Просто он не чувствует. Только теперь осознаю, в чем же в реальности состоит наш симбиоз: он говорит, куда идти, а я делаю все остальное. Он — прицел, я — пуля.

Я пробиваюсь сквозь темноту на ощупь, используя только собственные ощущения. Вот где-то совсем рядом мимо пробегает крыса. Она бежит без оглядки, пытает следовать законам нью-йоркских джунглей, где выживает не сильнейший — хитрейший. (Выигрывает тот, кому удается всех обмануть.)

У меня тоже были все шансы проиграть. Меня должны были спихнуть с шахматной доски еще на самых первых ходах. И я стояла и не могла понять, почему же еще не выбываю из игры. Но я — король — фигура, всегда остающаяся до конца, даже если ей заранее суждено быть съеденной.

В темноте касаюсь чьей-то холодной обнаженной руки, но все в этом мире меняется, и я не вскрикиваю от неожиданности, как сделала бы это когда-то. Все в этом мире сменяет одно другое. И я уже не та, что прежде.

У незнакомца кожа грубая и дыхание такое же. Шероховатое.

— Мэгги… — хрипло стонет обладатель тела, и я шарахаюсь в сторону. Я не боюсь, нет, просто это предосторожность.

Мужчина рядом со мной судорожно начинает рыться в карманах — я слышу исходящее от него шебуршание. Еще мгновение — и загорается зажигалка. Он бесстыдно подносит маленький черно-рыжий огонек вплотную к моему лицу и приглядывается. Прищуривается.

Грубая, буквально облепившая щеки щетина, впалые красные глаза и лихорадочно бегающие глаза. На лоб глубоко надвинута старомодная клетчатая кепка (наверное, осталась у ее владельца с тех времен, когда все болели за "Йорк-юнайтед"). Руки у мужчины дрожат, и огонек от этого нервно колеблется. Он точно пьян, но алкоголем от него не…

Внезапно понимаю. Джо не назвал номер дома. Он отправил меня на встречу с человеком. Не к полумертвому существу, у которого уже сдохли все мозговые клетки, а к настоящему, живому, дышащему человеку. Он хочет, чтобы я его убила. Убила. Хочет, чтобы мое лицо было последним, что этот мужчина увидит в своей жизни.

— Ты Мэгги? — повторяет он, глядя на меня с какой-то не понятной мне надеждой. — Том сказал, что придешь ты. Ну, что, ты принесла?

Мне хватает мгновения, чтобы понять, что происходит. Этот парень ждет от меня очередную дозу. Дозу, которую я ему не принесла.

— Эй, послушай. — Правую ладонь я выставляю вперед, чтобы он не учуял во мне опасность. С такими, как он, надо быть осторожнее. Другой же рукой я лезу в карман за шприцем.

"Здесь твое спасение, парень", — это моя последняя мысль, а затем я протягиваю мужчине несколько капель чистого моментального яда. Он берет, не задумываясь, и уже было хочет дать мне стодолларовую купюру. Сначала я отказываюсь, но затем резко выхватываю шелестящую бумажку из его трясущейся руки. В конце концов, ему она уже не поможет.

Он делает несколько шагов в сторону, гасит зажигалку. Дальше — только звуки. Слегка постанывая, он закатывает себе рукав и сам вводит себе яд.

Мне хочется его остановить, хочется сказать "нет", но я не могу, потому что тогда я сделаю его еще более несчастным. Для таких, как он, попавших в западню, смерть — единственный выход из лабиринта.

Всего через несколько секунд мужчина ничком валится на грязный асфальт, шприц падает где-то рядом.

На мгновение задумавшись, я кладу на грудь уже не дышащему мужчине измятую стодолларовую купюру. Такую же, как и его жизнь. Пережеванную. Затем я подбираю пустой одноразовый шприц, чтобы выбросить его где-нибудь в другом месте. Последнее, что я делаю, это звоню в "девять один один" и оставляю анонимное сообщение.