Ольга Кузнецова - Просто солги

Поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Руки — на боках, глаза метают молнии.

— Ну, что?! Насмотрелись?! — выкрикиваю я, и вместе со словами из меня выходит накопившееся за долгие месяцы напряжение. То, что так долго держало, наконец, отпускает. Из ушей, наверное, уже давно валит пар, но со стороны я не вижу. Могу только чувствовать.

На мгновение девушки замирают, застывают, точно в известной детской игре, когда никто не должен двигаться. Но затем понимаю: это мне только кажется. Работает обостренное восприятие.

Мне не нравится это. Не нравится то, что приходится делить с ними одну общую кухню, две общие душевые и комнату тоже приходится делить. Наверное, единственной моей привилегией до сих пор является то, что сплю я до сих пор одна. (Временами.) Мне не нравятся эти косые, полузавистливые-полупереживающие взгляды. Они все хотят оказаться на моем месте, хотят быть рядом с Джо (возможно, даже не в том смысле, в котором я рядом с ним нахожусь). Они хотят и одновременно боятся. Но вот чего они точно не желают, так это того, чтобы чувствовать так, как чувствую я.

В помещении душно. Запахи дешевые, пошлые. От них хочется блевать. И я почти… Почти…

Первой нарушить тишину решается Лея. И ее, наверное, среди всех остальных я уважаю больше всего. Не потому, что она была первой, кто заговорил со мной здесь, нет. Наверное, потому что такие, как она — девушки из страны Восходящего солнца — их более всего тянет к свободе. Они могут петь, даже будучи запертыми в клетке с тонкими несгибаемыми прутьями. Такие, как она, не засыпают в защитной позе зародыша. Такие, как она… Такими должны быть все, и я хочу. Мне кажется.

— Кесси, мы уже все слышали. Уезжаешь. Нам будет тебя не хватать.

Ее глаза выражают спокойствие, и она не отводит взгляда, как остальные, когда смотрит на меня. И даже белая безразмерная футболка — такая же, как у всех, — не делает ее похожей на мешок картошки. Из нее что-то изнутри светится.

Всего несколькими словами ей удается остудить мой пыл. Точно пойманная в чем-то постыдном, я поворачиваюсь обратно к своей чашке с дурно пахнущей жидкостью.

Внезапно кто-то осторожно дотрагивается до моего плеча. Я не вижу — угадываю — кто.

— Пора, Кесси, — просто заявляет он.

А мне хочется сказать: "А не пошел бы ты, Джо?", — но вместо этого я молчу, вперив взгляд в полупрозрачный водянистый кофе, после которого не остается даже гущи. Кофе, который пьют люди, не имеющие судьбы или люди, не верящие в судьбу. Одно другого, впрочем, не исключает.

Неосознанно — инстинктивно — я дергаю плечом, тем самым подразумевая отказ. Но он как будто не слышит. (Или не хочет слышать.)

— Не упрямься, Кесси. Идем. — Он тянет меня за собой, и я слишком слабая, чтобы сопротивляться. Сейчас мне слишком все равно, чтобы заставить себя сказать ему "нет", чтобы вновь вернуть себе имидж невозмутимой сильной Кесси. Но сейчас ему этот мираж и не требуется — сейчас все зависит только оттого, насколько долго я продержусь в этой игре, если буду говорить только правду.

Его рука сжимает мое запястье, но у меня почему-то в голове постоянно вертится другое навязчивое ощущение: где-то на задворках своих мыслей я представляю, что его руки сейчас не там, где положено. Мысли затмевают реальность, и я не замечаю, как он втаскивает меня в свой кабинет. Знакомые запахи. Даже мой запах присутствует в какой-то пропорции — это все стены впитали. Слишком тонкие, слишком слабые стены.

Наверное, со стороны я кажусь тупой марионеткой с отсутствующим взглядом и беспристрастным выражением на лице. Ким все врал, когда говорил, что по мне всегда видно, что я чувствую. Он просто хотел разозлить меня, показать, что я для него как открытая книга. Прочитать и захлопнуть.

— То, из-за чего я уезжаю?.. — Я прикусываю губу. — Как-то связано с… наркотиками?

Джо не ухмыляется, не смотрит на меня снисходительно и не спрашивает своим извечным тоном, хочу ли я знать ответ на свой вопрос. Он просто сухо, равнодушно кивает. Делает вид, что ему все равно, а, может, ему и вправду. До лампочки.

— Давай договоримся? — Он поворачивается в мою сторону, но смотрит не на меня, а по-прежнему куда-то сквозь. — Никаких вопросов, никаких "почему, зачем, я буду скучать". Я не буду скучать, ты не будешь скучать. Это жизнь. Это Нью-Йорк. И ты это знаешь, детка.

Его высокомерное "детка" — единственное, что мой разум вылавливает из всей его речи. Он больше не называет меня по имени, не говорит "Кесси", как будто каждое произнесение этого несложного сочетания букв будет тяжким грузом приковывать меня к нему, к этому дому.

И он почти уверен в том, что я не клюю на его наживку. Знает, что все его слова — условности. Но правду-то мы и без того оба знаем.

— Отлично, Джо, — я делаю ударение на его имени, чтобы со стороны это прозвучало язвительно, так, как будто бы его игру я не принимаю, — может, когда-нибудь увидимся.

— Не смешно, Кесси, — бормочет он и делает вид, что пытается найти что-то среди огромной стопки безымянных бумаг.

Да, я знаю, что и вправду не смешно. Глупо, ужасно и как-то… неправильно?

Каждое его слово, каждый вдох-выдох отражается в моей душе аномальными осадками. И вся эта дрянь опускается где-то на самых задворках моей изодранной в клочья чувствительности. Теперь я чувствую себя использованной, ненужной. Наверное, именно в этом и выражается "долг перед Родиной". Что ж, свой я уже исполнила.

Наконец, Джо извлекает из стопки бумажной белиберды скрепленный яркий листок, чем-то напоминающий буклет.

— Твой билет на поезд. — Он протягивает мне листок, и мое воображение уже автоматически рисует на титульной странице билета громкое "Билет в ад. В один конец".

— Куда едем? — снова пытаюсь обратить все в шутку я, но, когда он отвечает, моя улыбка моментально гаснет:

— В Чикаго.

Чтобы не ляпнуть ничего лишнего, я сглатываю подступившие к горлу едкие комментарии. Возможно, Джо в курсе, а, возможно, и нет.

— Джейн пришла попрощаться.

— Отлично, — неопределенно отвечаю я и покидаю его кабинет уже не так, как пришла сюда, а на своих двоих. Потихоньку восстанавливаю свои запасы выносливости.

Я не оборачиваюсь, чтобы не увидеть то, о чем он сейчас думает. Чтобы не почувствовать. Чтобы случайно не сказать ему, что действительно буду скучать.

Я пытаюсь запомнить каждую его деталь, но помню по-прежнему только дыханье. Наверное, это даже и к лучшему — не знать, кого помнишь. А затем медленно, но верно забыть.

Хватаюсь за зажатый в руке билет на поезд как на последнюю спасительную соломинку, но руки все также прожигает придуманная мной надпись про ад.

Но, по сути, выдуманное мной в этой жизни абсолютно все. Ненастоящие чувства, слепые реакции, искаженные образы. То, что я вижу, но на самом деле должно быть вовсе не так. Не так я должна была уйти, не попрощавшись, не посмотрев ему в глаза, не сказав, что и вправду, черт возьми, вправду буду скучать.