Ольга Кузнецова - Просто солги

Когда его рука ненароком касается моей кожи, я вздрагиваю. Понимаю, насколько давно не видела таких, как он. Не видела настоящих людей. Не наркоманов, не проституток, не сошедших с ума судей, не девушек с изуродованной судьбой, — просто людей.

От этого парня не пахнет ни кокаином, ни еще какой-либо дрянью. От него пахнет Чикаго. Тем Чикаго, который я запомнила, побывав там больше года назад.

— Ты из Чикаго, да? — спрашиваю я не потому, что мне интересно. Лишь бы вообще что-нибудь сказать. Давно, очень давно я разучилась заводить дружеские беседы.

Его дыхание — обычное. Такое же ненавязчивое, невыбивающееся из общего ритма, как и сотни, тысячи других, похожих дыханий.

Мы направляемся в купе, и, как это ни странно, мое место как раз рядом с его.

— Ты выглядишь какой-то помятой, — то ли в шутку, то ли всерьез заявляет парень, а затем добавляет, — расскажешь?

И я рассказываю. Выкладываю ему все, что знаю, что помню. Рассказываю про Кима, про наркотики. Сейчас мне уже откровенно плевать, верит ли он тому, что я говорю. Но слушает он, во всяком случае, очень внимательно. Впитывает каждое слово.

Мне даже не важно его имя. Покидая поезд, я забываю лицо этого парня, оказавшегося обыкновенным попутчиком (Шону бы следовало у него поучиться).

Покидая поезд, я растворяюсь в толпе людей. В толпе обычных, самых обычных людей.

…

Все мы рождены для того, чтобы умереть. Едва появившись на свет, мы начинаем медленно, но верно угасать, таять, точно одинокая восковая свеча. У кого-то эта свеча длиннее, у кого-то короче, а чей-то огонек просто внезапно задувает ветром.

— Все мы рождены для того, чтобы жить, — возражает моим мыслям девушка, сидящая за барной стойкой подле меня.

Я смотрю на нее непонимающе. Наверное, с ее стороны я тоже выгляжу странно: зубы зажимают трубочку со слабоалкогольным коктейлем, куртка небрежно скомкана и крепко зажата под мышкой, ноги — на чемодане, благо стулья здесь высокие.

Девушка же, напротив, расслаблена. В приглушенной тьме ее глаза светятся ультрафиолетом. Вдоль стены от нее расходятся сотни разноцветных теней, разделенных, как в спектре, веерообразно. Но о своих тенях — своих материальных отражениях — девушка, похоже, даже не подозревает.

Я не отвечаю. Мой лимит на откровения был исчерпан сегодня в поезде.

— Все люди — цветы. Им нужно вырасти, окрепнуть, показать себя во всей своей красе, — продолжает она. Эта девушка того рода, которые обыкновенно не встречаются в барах — какая-то излишне спокойная; я бы даже сказала, равнодушная. И мне кажется, что она — всего лишь неуместная фантазия моего больного воображения. Мне кажется, ее нет. Как и меня, впрочем.

— Бред, — не удерживаюсь я. Отлично, спорю уже со своим внутренним голосом.

На этих словах соломинка в моих руках трескается и разваливается на две части. Куртка валится куда-то на заваленный окурками пол. Приходится лезть.

Когда же я вновь выпрямляюсь, девушки уже нет. Не исключено, что это ее и вовсе не было. Я даже лица ее не успела запомнить.

— Нет, люди — это птицы. Ненасытные перелетные падальщики, — ворчу я и залпом осушаю стакан. Доза алкоголя слишком маленькая, но я с трудом позволяю себе находиться в здравом рассудке.

— Птицы? Хмм… Интересное сравнение, — встревает в мой внутренний диалог протирающий подле меня стаканы бармен. Я гадаю: настоящий ли?

— Птичкам еще нужно гнездо, — не очень удачно шучу полупьяным голосом. — Не знаете, где здесь можно остановиться?

— Надолго?

— Навсегда.

Парень задумчиво замирает, и в свете софитов бокал, который он полирует, отражается сотнями маленьких лучиков. В этом помещении всего становится слишком много.

Он называет адрес, и я присвистываю. Узнаю эту бесконечную череду небоскребов.

— А ничего пониже у вас нет?

— Это Чикаго, детка! С какой ты луны свалилась?

Недолго думая, я рывком спрыгиваю с отсиженного места, хватаю чемодан и двигаюсь по направлению к выходу. Сначала думаю зайти в туалет, но терпкий запах марихуаны отбивает всякую охоту. Остальным — все равно. Остальные же не чувствуют.

На улице промозгло. Дует резкий холодный ветер, и мне приходится крепче сжимать губы, чтобы не задохнуться. Ночное небо усеяно звездами. Ночное небо не предвещает ничего хорошего. Но, возможно, это мне только кажется.

Грубый автомобильный клаксон вытаскивает меня из состояния транса.

Слышу что-то вроде "Эй, дура, ты, что, совсем офигела?!", — но мне по сути плевать. Стою я на проезжей части или там, где мне положено. Но все дело в том, что я никогда не стою там, где положено.

Я задираю голову вверх и окидываю взглядом ту сторону горизонта, которая одной сплошной непрерывной полосой сливается с гигантами-небоскребами. Огромное человеческое величие на скромном природном полотне. Людей — слишком много, и люди слишком многого хотят. Например, дотянуться до звезд с вершин своих небоскребов.

Эти великаны вызывают у меня какой-то почти животный страх. Чикагские небоскребы не такие, как в Нью-Йорке, — здесь они более дикие, более неприступные. Они точно твердят тебе: "Ну, что, Кесси, слабо?". И я, обладающая всего лишь какой-то бесполезной чувствительностью, с сотней долларов в кармане и пустым чемоданом в руке, как ни странно, принимаю этот вызов большого города.

Дорожная пыль мелкими градинками сыплется в глаза, и, чтобы сохранить способность видеть, мне приходится прищуриваться. Ветер быстрый, неуправляемый, свободный. Он свободней, даже чем птицы. Летит, куда захочет, делает, что захочет. Точно демонстрируя всем свою мощь и свободу, он поднимает с земли потускневшую осеннюю листву и кружит ее, кружит в медленном танце. Он похож на маленький разозленный торнадо, который ничто человеческое не в силах остановить или хотя бы задержать на мгновение.

В такие моменты, когда ветер овладевает тобой, свободно гуляя по твоему прижатому к земле телу, начинаешь чувствовать по-настоящему. Понимаешь, что в голове слишком быстро крутятся какие-то мысли, которые все никак не можешь поймать за хвост. Думаешь ни о чем и одновременно обо всем. Думаешь о том, чего не было и чего не будет уже никогда. Воображаешь ту себя, которой никогда не станешь. В такие мгновения я — все, и я одновременно ничто. В такие мгновения я — ветер.

И я улетаю-улетаю-улетаю…

…

Билет на последний ряд. Возможность укрыться от посторонних взглядов в темном зале на несколько часов. Непрерывный запах скрипящего на зубах попкорна и забавные звуки, издаваемые тогда, когда кола уже почти закончилась, а фильм еще нет. Я забираюсь на сиденье с ногами, где-то рядом примостился чемодан. Не знаю, почему, но, наблюдая за происходящим, я начинаю покусывать от волнения ногти. В последнее время мне не хватает именно этого — реального чувства.