Айя Субботина - Время зимы

Она несла миску, над которой поднимался легкий дымок.

— Спасибо, — Арэн, как мог, вымучил улыбку благодарности. Есть не хотелось, но обижать девушку отказом он не стал.

— Все обойдется, господин, — вдруг сказала Бьёри. Уверенно, как если бы знала то, что неведомо остальным. — Боги не оставят нас.

"Боги оставили меня", — подумал Арэн, поднимая взгляд к чистым небесам.

Птицы так и висели над горами в свободном парении. Безмолвные, темные предвестники беды.

Таремское утро купалось холодным дождем. Непогода уже который день властвовала над Непокоренным градом, как часто звали Тарем. Небо хмурилось сизыми облаками, сверкало далекими вспышками молний, в воздухе пахло грозой. Кудрявое море будто взбесилось: волны, обычно ласковые и завитые белыми кружевами пены, нынче многократно выросли, бросались на багряные стены Тарема, погибая, чтоб вернуться в пучину и возродиться вновь.

Катарина проводила время в зимнем саду Замка на Пике, чьи гранитные стены более ста лет были пристанищем рода Ластриков. С тех пор его бесчисленное количество раз перестраивали, дополняли башнями, комнатами, внутренними постройками для скота и рабов. Один из архитекторов, по приказу прадеда, создал переплетение тайных ходов на самый крайний случай. Предок Катарины, человек не злой, но прагматичный, как только работа была закончена и планы оказались в его руках, велел замуровать мастера в один из коридоров, чтоб тайна не покинула замок. Их с братом дед заложил новые крылья, отец закончил начинание, а Фиранд позаботился о втором слое гранита на стенах. Теперь Замок на Пике был виден на многие мили вокруг, знамена Ластриков реяли при любой погоде круглый год; лишь в дни большой скорби их на половину спускали.

Тарем, что и так был городом-цитаделью, обзавелся второй чередой рвов, ощетинился длиннолучниками, — наконечники стрел торчали вдоль всей городской стены, — катапульты, загнув хвосты, выжидали, готовые в любой миг встретить неприятеля каменным дождем.

Поежившись от протяжного грозового раската, эхом прокатившегося по небу, Катарина взяла из рук рабыни нож, аккуратно, чтоб не хватануть слишком низко, срезала лилию, понюхала, улыбаясь. Передав цветок другой рабыне, в руках которой уже собрался целый букет белоголовых красавиц, вытерла руки о передник, надетый поверх дорогого платья с куницей по вороту.

Минуло три дня, как она вернулась домой. Фиранд пошутил, что сестрица приволокла за собою не непогоду, а гнев и сопли рхельского царя. Катарина, зная непредсказуемый нрав брата отвечал лишь улыбками, и согласными кивками. Фиранд, первый лорд-магнат в совете Тарема и всех колоний, рвал и метал, когда открылся секрет рхельской царевны; если б не увещания Катарины, он в тот же день направил в Баттар-Хор гонца, расторг всякие договоренности с родом царствующего Ракела, и ославил беспутную девицу. Три дня чело его хмурилось злостью, а в глазах пылал гнев. Слуги, страшась попасть под горячую руку, даже перешли на шепот. Замок замер. Катарина все это время старалась держаться рядом с братом и только благодаря этому удержала Фиранда от гневных писем, которые тот диктовал писарю бесчисленное количество раз.

В конце концов, первый лорд-магнат поддался на уговоры, гнев его обессилел, и Фиранд велел сестре разумно пользоваться тайной. Делай, что потребуется, сестра, сказал он, но оставил за собою право не женить сына на обесчещенной Яфе.

Из столицы Рхеля Катарина Ластрик выехала обремененная знанием и раздумьями. День и ночь, проведенные в пути до стен родного замка, она придумывала хитрости и уловки, которые помогли бы уговорить Фиранда взять царевну в семью. Мысли путались, тело, измученное переходом через портал, молило о мягкой перине и долгом сне без сновидений. Но Катарина не поддавалась слабости. Все, что таремка могла себе позволить — это Многоликий. Он следовал за нею по пятам, будто тень, молчал и, как только выпадал случай, массировал ступни и играл на альтари. Инструмент, послушный ловким пальцам Многоликого, то пел звонким девичьим голосом, то рыдал безутешной вдовой, а то и грустил, будто не упокоенный дух.

По приезду она первым делом написала письмо в Иштар, дасирийскую столицу, опальному бывшему советнику Саа-Рошу — его, как и многих других, Шиалистан со всяческими почестями, отправил на покой. Впрочем, как ни старался Шиалистан прикрыться сладкими речами о спокойной старости, которой он якобы желал советникам, все при дворе понимали — будущий император избавляется от неугодных, чтоб окружить себя верными людьми.

Когда письмо было закончено и чернила впитались в пергамент, Катарина спрятала его в деревянный туб, залила отверстие сургучом, приложила печать семейства Ластриков и вызвала придворного мастера-волшебника, чтоб тот наложил охранные чары. Конечно, можно было воспользоваться ониксовыми шарами: с давних времен они служили средством для дальних переговоров. Шары, — их могло быть и два, и три, и даже больше, — тщательно вытачивалась, полировалась до зеркального блеска; после, за дело брался волшебник. Лишь немногие из отмеченных богинями магии достигали мудрости и мастерства, достаточных, чтобы настраивать шары один на другой. Маленькая оплошность — и ониксовые "глаза" оставались навеки незрячими.

У Ластриков было много ониксовых "глаз". Но, с тех пор как мастер-волшебник, долгие годы верой и правдой служивший Фиранду, исчез, Катарина перестала доверять шарам. Старика могли похитить и пытками ли, уговорами ли, заставить рассказать, как он настраивал "глаза" Ластриков. Если так и случилось, то Катарина скорее бы дала откусить себе руку, чем хоть слово сказала в черный, маслянистый шар, всегда холодный, будто вечные льды севера. Теперь таремка корила себя, что не дала Фиранду воспользоваться примером прадеда и уговорила брата сохранить жизнь старику.

Так или иначе, а до тех пор, пока судьба волшебника оставалась тайной за семью печатями, Катарина не рисковала. Когда письмо было подготовлено, она передала туб Многоликому, вложила в ладонь мальчишки рунный ключ-камень и, пожелав благословения Калисеи, отправила в Иштар.

Когда Катарина закончила заниматься цветами, ее потревожила сенешаль Замка на Пике. Звук от деревянных подошв ее обуви, был резкий и хлесткий, как и сама женщина. Леди Ластрик не могла припомнить точно, который год минул этой раздобревшей, но по-прежнему бойкой бабе.

— Госпожа…

— Вернулся Многоликий? Он сам? — Не дала закончить Катарина, вытерла ладони тряпицей и отослала прочь рабынь. Проводив взглядом безмолвную кавалькаду темнокожих, бритых наголо эфратиек, — Катарина считала, что всякая растительность на теле рабов служит рассадником паразитов и кожных высыпаний, — она вновь поглядела на сенешаль, ожидая ответа.