Айя Субботина - Время зимы

Миэ не стала больше гадать и открыла первую книгу. Обложка нехотя поддалась пальцам, отворилась, будто дверь в другой мир.

Таремка любила книги. В родительском доме была библиотека с редчайшими экземплярами летописей и справочников. Множество писарей трудились не покладая рук, мастера обворачивали деревянные страницы обложек выделанными козьими кожами, ювелиры щедро рассыпали поверх драгоценные камни. Миэ повидала много всяких книг и знала в них толк.

Та, что открылась ей, была очень дорогой и редкой. Меж страницами, тонкими, потертыми временем и множеством пальцем, рука мастера-книжника заложила прозрачные папирусные пленки, чтоб не портить рукописный текст. Тонкие изящные клейма, навеки выжгли на мягком пергаменте заглавные буквы; уголки каждой странницы с обеих сторон украшали затейливые растительные орнаменты.

Миэ с замиранием сердца, прикоснулась к буквам самыми кончиками пальцев — время не пощадило обложек, поглумилось над страницами, но пощадило слова. Таремка узнала древний язык Шаймерии, давно позабытый, ненужный. Шаймерия ушла в пески много десятков лет назад, с тех пор из тех, кому посчастливилось выжить, вышли новые народы; многие их них постигла та же участь, что и славное государство магов, многие слились в могучие державы, кое-кто ушел в теплые земли и на острова. Шаймерию помнили, но чистый язык ее давно забылся.

Миэ еще раз осмотрела все книги — может, это и есть забытые книги из Великой шаймерской библиотеки, о которых говорили, что в них хранятся все знания мира? Но нет, ни одна не выглядела хоть в половину такой старой.

Таремка не знала сколько прошло времени с тех пор, как она села за чтение. Жрец спал, северяне собрали сани и поплелись к завалу, в надежде раскидать камни, а она, наедине с книгами, потеряла счет времени. Лишь когда отняла взгляд от страниц, увидела, что солнце клониться к вечеру. Голова, переполненная знаниями со страниц чудно́й книги, шла кругом, во рту пересохло. Миэ отложила фолиант в сторону, потрогала лоб жреца — жар спал, следом за ним со лба тутмосийца ушли морщины.

Северяне вернулись хмурые и с пустыми руками. Миэ слышала их негромкий, но ярый спор, после которого двое из мужчин все-таки взялись свежевать бранью тушу. От барана, который пролежал полдня в тепле, шел слабый душок, и Миэ предпочла не думать, как сильно ей нужно проголодаться, чтоб притронуться к порченому мясу.

— Прочла что-нибудь в книгах, эрель? — Дорф протирал руки тряпицей и на его ладонях густо пузырились мозоли.

— Это книга летоисчисления, — волшебница попыталась подобрать слова, чтоб точнее донести суть до северянина. — Кто-то исправно записал на страницах все, что происходило каждый день, на протяжении нескольких лет. В других томах — продолжение. Столетие истории.

— Ну? — Северянин продолжал ждать, когда же чужестранка обрушит на него тайные знания, нетерпеливо касался рукояти меча, висевшего в петле у пояса.

Миэ тяжело вздохнула: уставшая от невзгод голова требовала расслабления, мысли сделались вязкими и тягучими, будто подтаявшая на солнце древесная смола. Что сказать северянину? Что в книгах написана история незнамо какой страны? Средь слов попадались имена царей и правителей, известные ей — дасирийские императоры, рхельские цари, первое нашествие дшиверских варваров. Нашлись и упоминания о далеком и отрезанном от мира непроходимыми болотами лесном народе шайров. Но тот, кто вел прилежные записи, упоминал и другой народ, история которого, год за годом, путеводной нитью шла рядом с историей Эрбоса. Среди странных слов, титулов и имен, Миэ не нашла ни одного знакомого, а истории она училась так же прилежно, как и чародейству.

— Так что, эрель? — Поторопил Дорф.

— Это очень дорогие книги и они нужны мне целыми, — только и сказала она. Северяне уже показали вспыльчивый и скорый на расправу нрав, и могли сделать что угодно, скажи она, что такие книги видит впервые. Швырнут в огонь и делов, с них станет.

— Эх, вот если б там было что сказано, как выбраться из задницы в Хеттских горах — другое дело. Никто не отберет их, эрель, о том не волнуйся. — Несмотря ни на что, северянин старался не падать духом. — Как твой черненый солнцем друг, эрель? — Здоровяк поскреб в затылке. Было видно, что ему смерть как не хочется говорить то, что вериться на языке. — Мы тут подумали… Ты только не серчай.

Миэ сощурилась, но ни проронила не звука, ожидая, каким "откровением" огорошит ее северянин.

— Он ведь того. Все утро стонал, будто его харсты терзают. Вон, мужики говорят, что в черненого добаш вселился. Слыхала же, что Мудрая говорила — полно в Хеттских горах демонов, вот, видать, мы одного на свободу-то и выпустили.

Таремка ожидала чего-то подобного, потому смогла сдержать волну гнева. Но лицо выдало ее, потому что Дорф попятился, вдруг становясь даже как-то ниже, ссутулился, будто ожидал получить затрещину. Тут же, как нарочно, Банру снова тяжко и измученно забился в судорогах, то невнятно что-то выкрикивая, то шипя змеей.

— Ты погляди, погляди, — Дорф тыкал в жреца пальцем, — точно добаш его душу портит, как закончит…

Северянин не стал договаривать, весь и так захлебываясь суеверным страхом пополам с боязнью накликать на свою голову гнев волшебницы.

— Банру очень болен, — Миэ почти рычала, от сдерживаемого негодования. — Я дала снадобья, от которых он будет спать, чтоб скорее поправиться. Никаких демонов в нем нет, хватит молоть чушь.

Дорф продолжал переминаться с ноги на ногу, слова не разубедили его. Более того — Миэ увидела взгляды других северян, пристально глядящие в их сторону. Послали парламентера, поняла она. Нашли того, кто донесет их недовольство, поставит ее перед фактом, и, — в том Миэ не сомневалась, — не помышляют об отказе.

Решительность ее только окрепла, стала каменной преградой северному упрямству. Подумать только, а ведь она собиралась сочинить в честь храбрости артумских воинов пару отважных песен! Ну уж нет, в самый раз будут шуточные вирши с хвалой ослиному упрямству бородачей.

— Ты бы все ж осторожнее с ним. Лучше бы связать — так оно всем спокойней будет.

— Только суньтесь, — предупредила она, чувствуя тепло в ладонях, как было всегда, когда в ней пробуждалась магия.

Дорф нахмурился, исподлобья уставился на нее, делая в таремке взглядом дыру, а потом махнул рукой, — мол, дело твое, — показал Миэ спину, и отошел к своим, что тут же обступили его с расспросами. Таремка не переживала, уверенная в своих силах. На поверхности магия вновь сделалась послушной и, если северянам хватит ума сунуться к Банру, она, Миэ, покажет пару фокусов, чтоб навсегда отбить охоту становиться поперек дороги волшебнице из Тарема.