Татьяна Шуран - Матка

Под руководством Бели старатели привыкли считать обыденной частью рабочего графика испытания наподобие купания в кипятке, бега босиком по снегу, голодания, заточения внутри вырубленных в скале одиночных камер, длительного обета молчания и рискованных оккультных опытов. Беля оптимистично утверждала, что нет лучшего способа воспитать волевой характер, чем близкое знакомство с бесами, которых с иронией называла "братья наши меньшие". Она прагматично относилась к захватывающему зову непознанного, повторяя, что мерой всех человеческих экспериментов должно оставаться благополучие и процветание человечества.

Со временем даже в повседневной жизни старатели привыкли использовать знания и навыки, которые еще недавно сочли бы мистическими. Однако, пожалуй, самым ценным итогом упорных тренировок и непререкаемой дисциплины стала незаметная перемена в отношениях с Белей. Признаться, поначалу многие из нас воспринимали ее как чудаковатое, ненадежное существо, случайную обладательницу сверхъестественных способностей, совершенно не знакомую с житейскими заботами и радостями, составляющими самую сущность жизни людей. Но постепенно мы научились внимательнее слушать Белю и лучше понимать. Порой в свободное время мы специально собирались, чтобы узнать ее мнение по наиболее злободневным проблемам, и случалось, наши дискуссии превращались в своего рода тематические лекции Бели, тем более что ее любимой формой диалога всегда оставался монолог.

Пререкаться Беля не любила и возражения, как правило, пропускала мимо ушей; категорически осуждала пустые обобщения, как она выражалась — "выдумки", а выдумками она считала слова, не подтвержденные всем поведением и образом жизни говорящего. Посторонних, то есть не связанных с насущной практической задачей вопросов она тоже не одобряла и зачастую попросту на них не отвечала, как будто не слышала. Вообще Беля была не то чтобы немногословна, а просто принципиально иначе, гораздо более бережно, чем мы, относилась к словам. Перед тем, как ответить на какой-нибудь вопрос, который считала серьезным, она нередко задумывалась так надолго, что мы забывали, о чем спрашивали, и к тому же не всякие обстоятельства Беля считала пригодными для обсуждения тех или иных тем; ее отношение к речи стало мне понятнее, когда она однажды заметила:

— Речь — священный дар, и произнести что-нибудь вслух значит произвести магическое действие, изменяющее реальность в определенном направлении. Говорить без цели опасно.

— Беля, а что это за неизвестные слова, которые ты все время говоришь?

— Аэлиш.

— А разве есть такой язык? Это естественный или искусственный? Кто на нем говорит?

— Это местный диалект. Там, откуда я родом.

— А где ты родилась?

— На Урале. Там у моих родителей был дом в горах. Он отдельно стоял, за городом.

— А что сейчас с твоими родителями?

— Не знаю. У нас произошел конфликт, и мне пришлось уйти из дома.

— Понятно…

— А этот язык, аэлиш, он как-то странно звучит?

— Это священный язык одного древнего племени. На нем не все говорили. Только те, кто специально интересовался. Аэлиш — это система внушения. Ее не обязательно знать, она существует сама по себе.

— А ты говоришь на аэлиш?

— Я на русском говорю, вы что, не слышите?

— А можно выучить этот язык?

— Можно отождествить себя с системой.

— И что будет?

— Ничего.

— Но что-то же изменится?

— Перейдешь в другую систему координат. Здесь уже ничего не будет.

— Как ты считаешь, что с нами будет после смерти?

— После смерти, герчеяуре, будет то же, что было при жизни. На чем здесь закончишь — с того же там и начнешь. Сколько раз мне казалось, что я умираю. Однако в моей жизни ничего не менялось. И тогда я поняла, что истинные перемены приходят изнутри. А если человек не хочет начинать новую жизнь, то никакая смерть не поможет.

— Как ты считаешь, правильно ли бояться смерти?

— Кому как. Те, кому надо ее бояться, как правило, ее и боятся.

— А ты боишься умереть?

— Ээээ… ну, как сказать. На данный момент, я считаю, что умереть мне было бы нецелесообразно.

— Странно, получается, что воевать с габбро так просто… не обращать внимания, и все?..

— Так это-то и есть самое сложное! Папаша мой, не к ночи будь помянут, говорил, что есть в человеке такой импульс — "зло по отношению к себе", или "жажда боли". Это значит, что человек способен сделать заведомо, или потенциально, опасную, или даже смертельно опасную, вещь без веской причины. Просто чтобы посмотреть, как оно будет. И это качество само по себе не плохое и не хорошее. Оно заставляет экспериментировать, изменяться. Творчески относиться ко всему. Но только оно не должно быть самодовлеющим, абсолютно бесконтрольным. Это я уже от себя говорю, отец так не считал, но у него ситуация была другой. А теперь уже можно сказать, что в обстоятельствах, которые грозят кардинальными, необратимыми, абсолютно непредсказуемыми переменами… ну, бессмысленной насильственной смертью, например, хе-хе… короче, иногда надо руководствоваться не спонтанным любопытством — повезет или не повезет — а чем-то другим.

— Чем?

— Ну, так это-то как раз каждый только за себя может решить. Тут не посоветуешь. Вот известный писатель Лев Толстой сказал нечто вроде того, что все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастная семья несчастлива по-своему. Ну это потому, что поводов для несчастий всегда множество, выбирай любой. А по существу именно зло однообразно, оно обезличивает жертву, заставляя раз за разом отыгрывать один и тот же сюжет, как шарманка. Зло имеет паразитическую структуру, оно все перестраивает под себя. А собственная жизнь у каждого своя, она неповторима, ее нельзя как-то заранее распланировать и человеку подсказать. Поэтому никто не станет выносить свое счастье, свои знания, опыт на площадь, они там все равно не пригодятся. Мудрый человек предпочтет, чтобы в нем видели того, кого хотят видеть, и не мешали.

— То есть ты считаешь, что никакого обмена позитивным опытом не может быть?

— Косвенный может быть. А целенаправленное внушение порождает только зло, одержимость, невменяемость.

— Значит, любое управление другим человеком — в конечном итоге, зло?

— Вы, во-первых, различайте какие-то краеугольные вопросы и мелочи. Если я тебя попрошу мне соль передать, ничего страшного не случится. Хотя, кто тебя знает?.. (смех) Во-вторых, опять же, речь идет о глубинной сущности процессов, о намерениях — будет ли это насилие ради насилия или просто целесообразное обращение, ну, когда с человеком говорят на языке, который он лучше понимает? (смех) Вот у вас, кстати, было много болтовни на тему о власти и насилии. К примеру, может ли лидер быть не авторитарным? Это же абсурд, он потому и "лидер", что "авторитет". Важно другое: какого подчинения он ожидает? Признает ли он прежде всего добровольное подчинение свободных, самостоятельных людей, пытается ли сделать своих подопечных такими? Или весь интерес власти для него в том и состоит, чтобы принуждать к чему-то насильно, навязывать свою волю? Вот где разница! И эту разницу по учебнику менеджмента не определишь, понимаете вы это?