Татьяна Шуран - Матка

— Да какая-то она… уж очень лишняя. Без конца ошивается рядом и все как будто ждет чего-то, смотрит так просительно… все хочется ей, чтобы как-то по-особенному к ней относились, — Матка рассмеялась.

Вообще-то ее жалобы на дочь были несколько преувеличены: Черона всячески избегала беспокоить мать и благоговела перед ней, как перед божеством, однако Матке даже безмолвное присутствие дочери казалось несообразно утомительным.

— То есть ты предлагаешь ничего не предпринимать? — задумчиво спросил Тасманов.

Матка покачала головой.

— Пусть помирает, — небрежно обронила она. — Затянулась уже твоя затея с игрой в дочки-матери. Пора заканчивать этот балаган.

Вследствие решения не обращать на болезнь дочери внимания оставалось только поддерживать дисциплину прежними способами. За очередную провинность отец привинтил к Чероне железные кандалы и снова надел неподъемную маску, но, хотя прежде девочка переносила подобные наказания довольно легко, на этот раз, сняв железо, она не ощутила привычного облегчения. Наоборот, состояние ее резко ухудшилось, во всем теле появилось какое-то необъяснимое утомление, каждое движение вызывало раздирающую боль. Черона безрадостно добрела до своей каморки, и вскоре снова начался жар.

Черона легла в кровать и по обыкновению стала ждать, пока боль отступит, но время шло, а боль не проходила, — напротив, притихнув теперь, в относительном покое, Черона отчетливо ощутила, как истекает ее жизнь. Впервые она почувствовала не дремотное забытье, вызванное постепенным восстановлением организма, борющегося с травмой, а опустошение, роковое изнеможение, поглощавшее ее, словно постороннее враждебное существо. Впервые Черона ощутила приближение смерти и поняла, что ее смерть уже ничего не исправит, что исправить что-то может только жизнь, и что надо избежать сметри любой ценой.

Прежде Чероне и в голову не приходила мысль покинуть Заповедную Высоту. Родители были для нее всем миром, она не представляла себе жизни без них, таких справедливых и сильных. Но теперь, что значил риск отказаться от всего, ради возможности наконец-то заслужить их любовь, быть может, последней? И Чероне, бесконечное время промучившейся в размышлениях, в попытках разобраться в непостижимом характере родителей, теперь показалось, что спасительное решение головокружительно просто, и она удивлялась, как раньше о нем не подумала.

Поднявшись с утра, она старательно выгладила одно из бесформенных платьев, которые выдавал ей отец и которые никогда ей не нравились; она встретила голос отца с жизнерадостной улыбкой, на которую прежде не хватило бы сил, — но теперь у нее появился план, а вместе с ним — подобающая светскость. Съев с приличествующей скромностью две ложки меда, тем более что из-за плохого самочувствия есть ей совсем не хотелось, она решила приступить к дипломатии, поскольку чувствовала, что надорвется на работе, если отец снова нагрузит ее поручениями и забудет о ней, приставив каменных надсмотрщиц.

— Папочка, можно мы вместе поднимемся к маме? Я хочу вам кое-что сказать, — объяснила она свою неуместную просьбу.

— Ты уже до смерти надоела маме, — холодно отрезал Тасманов. — Говори здесь.

— Хорошо, — Черона послушно сложила на коленях руки и постаралась принять как можно более кроткий и доброжелательный вид. — Я вот что подумала, папочка… Ведь вы с мамой часто мне говорили, что я невзрачная, неуклюжая, тупорылая… так?

Тасманов помолчал, не вполне понимая, к чему ведется этот разговор.

— Ну, так, — буркнул он. — Ты что, считаешь, что это несправедливо?

— Справедливо, — Черона прижала руки к груди, — полностью справедливо! Поэтому я и подумала, что… может, с людьми у меня больше общего, чем с вами? Может, мне лучше покинуть Заповедную Высоту, чтобы… не беспокоить… — Черона грустно помолчала, а затем более бодро добавила: — А когда я стану лучше, я вернусь!

Тасманов молчал. Бесхитростное предложение дочери его просто поразило. Черона насторожилась.

— Да… как тебе… в голову такое пришло?.. — наконец через силу проговорил он и, не находя убедительных возражений, разразился ругательствами. — Как ты надоела со своими причудами! Вот теперь и до самостоятельности дошло! Отец с матерью уже недостаточно хороши!

— Папочка, но ведь я имела в виду только, что это я недостаточно хороша… — взмолилась Черона.

— Молчать! — крикнул Тасманов. — От твоей болтовни уже спасения нет… Запомни раз и навсегда: ты нам обязана жизнью, твой долг перед нами неизмерим, и ты навсегда останешься под нашим контролем, чтобы искупить свое существование! А чтобы ты как следует усвоила этот урок…

Без дальнейших рассуждений Тасманов схватил ее летающими цепями и рванул изо всех сил, переместив ее сразу на последний этаж каморки. Черона, привыкшая к подобному обращению и обычно переносившая захват цепей без единого стона, на этот раз жалобно закричала:

— Папа, мне больно, отпусти меня, пожалуйста!

Но Тасманов молча проволок ее по полу, бросил на кровать и незамедлительно придавил вращающимся прессом. Черона замолчала; Тасманов убедился, что она потеряла сознание. Однако его настолько захватила неоправданная, непреодолимая ярость, что он понадеялся при помощи спонтанной эксклюзивной расправы лишить наконец Черону излишней находчивости, а вместе с тем избавиться раз навсегда от необходимости что-либо ей объяснять. Не ограничившись обычным кратковременным прессованием, он прокатил по дочери пыточное приспособление насколько раз, а потом для надежности прижал пресс к ее голове и держал, пока не надоело.

После экзекуции Черона долго не приходила в себя. Тасманов и Матка надеялись, что она умрет, не побеспокоив их больше своей доверчивой приветливостью и никому не нужным дружелюбием, но постепенно Черона все-таки вернулась к жизни. Правда, теперь ее существование стало почти совсем незаметным, так что не чувствовалось особой разницы. Черона больше не плакала и ни о чем не просила. По прошествии некоторого времени Тасманову даже показалось, что в таком состоянии дочь, пожалуй, вполне терпима, и он проведал Черону на предмет надежности результата его воспитательных усилий. Он ласково предложил ей поиграть в ее любимые игрушки, которые так злили Матку; девочка, привыкшая к послушанию, безмолвно слезла с кровати на пол, но так и замерла с каким-то глупым плюшевым монстром в руке, бездумно глядя прямо перед собой. В другой раз Тасманов сказал, что разрешает ей погулять, и даже сам выволок ее на солнечную поляну; однако девочка, некоторое время в растерянности озиравшаяся вокруг, словно впервые видела место, вскоре неподвижно легла на землю, и Тасманов, оценив бессмысленное, изможденное выражение на ее лоснящемся от испарины лице, заострившиеся черты, набрякшие тени под глазами, запекшиеся губы, пришел к выводу, что в характере Чероны наконец-то удалось добиться очевидных положительных перемен.