Вероника Кузнецова - Забавы колдунов. Часть вторая

— Что мы можем для вас сделать? — спросил Джон напряжённым голосом.

— Мы просим вас доставить наши письма на землю и переслать нашим родным по адресам, указанным на конвертах.

— Мы не можем выполнить вашу просьбу, — принялся отказываться Джон, — потому что мы ещё очень нескоро подойдём к земле.

— Мы ждали этой встречи так долго, что нам не так уж важно, когда наши письма дойдут до наших родных.

Адели было очень жаль этих призраков. Они лаже не подозревают, что от их родных не осталось и следа на земле. Она не смогла бы им это сказать, но взять письма, чтобы их успокоить, она считала милосердным поступком. Однако Джон почему-то заупрямился.

— Передайте их кому-нибудь другому, а мы не попадём в те места, откуда можно было бы послать письма.

Адель не выдержала:

— Почему…

Она замолчала, почувствовав, что Джон наступил ей на ногу, и впервые у неё мелькнула мысль, что не случайно моряк отказывается взять письма.

— Прошу вас, милосердная госпожа, — обратился капитан прямо к ней, — возьмите наши письма и отошлите их нашим родным. Это будет совсем нетрудно для вас, а мы обретём покой.

Джон вновь наступил ей на ногу.

— Мне очень жаль вам отказывать, — сказала она дрожащим голосом, — но мы плывём в такие края, откуда не сможем отправить письма.

— Да и судно наше слишком мало для такого путешествия, — поддержал её Джон. — Мы можем потерять его, а вместе с ним пропадут и письма.

Осознав, что встреченные им люди не намерены выполнить его просьбу, капитан-призрак глухо застонал и начал спускаться в свою шлюпку.

— Жестокие! Как мало я прошу, а они отказывают мне в моей просьбе! — доносились его стенания. — И я опять отправляюсь бороться с бурями и ураганами без надежды, что наши родные получат от нас весть.

Гребцы спустились вслед за капитаном и взялись за вёсла. Шлюпка помчалась к кораблю, была поднята на борт, и вскоре "Летучий Голландец" поглотила тьма.

— Джон, почему ты не захотел взять письма этих несчастных? — спросила Адель. — Им было бы спокойнее от сознания, что родные получили от них весть. Ведь они не знают, что те давно умерли.

Моряк был очень серьёзен.

— Эти несчастные страдают сами, но и несут гибель и страдания другим. Повстречаться с "Голландцем" в море — уже плохая примета, по которой судно погибнет, принять их у себя на борту — ещё хуже, но нет ничего страшнее, чем взять у них письма.

— Эти письма фальшивые? Они несут несчастье? — спросила Адель.

— Когда берёшь их в руки, то это самые настоящие письма, адресованные, правда, в те места и тем людям, которых уже нет. Но утром эти письма превращаются в пепел, а люди, взявшиеся их доставить, непременно вскоре умирают.

— Выходит, что наш "Бесшабашный" погибнет, раз мы встретили "Голландца", а мы спасёмся, потому что не взяли письма призраков? — спросила Адель.

— Всё возможно. Мы не знаем своей судьбы, а в море с человеком может случиться всё что угодно. Мне не нравится, что в наше плавание нам постоянно встречаются разные редкостные существа. Словно кто-то хочет, чтобы мы испугались и повернули в обратную сторону.

Адель забеспокоилась, как бы Джон, и правда, не решил, что будет лучше отказаться от опасного путешествия.

— А я не люблю, когда меня вынуждают делать то, чего я не хочу. Отныне чем больше препятствий встретится мне на пути, тем неотступнее буду я продолжать наш путь. Иди спать, Адель, и постарайся отогнать от себя мысли о призраках.

Девушка знала, что если будет сейчас думать о недавних гостях и припоминать их усталые, измученные, полные скорби лица, то не заснёт, поэтому легла в постель и принялась считать. Незаметно она уснула.

Двое суток прошло тем же порядком: ночью нёс вахту Джон, а она спала, а днём она готовила еду и стояла у руля, а моряк отдыхал. На третью ночь случилось что-то непонятное. Адель уже спала, когда в её дверь с громким стуком ввалился изменившийся до неузнаваемости Джон.

— Вставай, Адель, и уходи, а меня поскорее запри здесь. Быстрее же!

Девушка накинула на себя платье и, недоумевая, выскочила за дверь.

— Запирай! — взревел Джон. — Забей её доской. Она лежит на полу. Гвозди и молоток там же.

Адель принялась забивать дверь.

— Быстрее и покрепче! — орал моряк. — Сама иди в кают-компанию и не покидай её. Если я буду умолять выпустить меня на волю, не слушай и не отвечай. Если я буду буйствовать, ругаться, обзывать тебя и грозить, то не обижайся и не слушайся меня. Это не я буду говорить с тобой, а враг. Потом, когда всё кончится и я вновь стану прежним, ты меня выпустишь… Опять! Уходи, Адель! И не смей выходить на палубу!

Адель ушла в кают-компанию, не понимая, что произошло с Джоном. В него словно вселился какой-то бес и заставлял говорить грубым голосом и совершать странные поступки. По-видимому, он что-то почувствовал в себе и заранее принял все необходимые меры предосторожности.

— Адель, открой дверь! — закричал Джон.

Девушка хотела было подойти к двери, но заставила себя остаться в кают-компании.

— Открой дверь, тебе говорят! Ну же, Адель, будь умницей. Прошу тебя, выпусти меня. Мне надо на палубу, к рулю. Ты не понимаешь, что иначе мы разобьёмся.

Адель не знала, что ей делать. Руль, и правда, остался без присмотра. Вдруг они налетят на подводный камень? Но и выходить на палубу ей казалось опасным. Почему Джон сначала убеждал запереть его в каюте, а теперь умоляет его освободить? Действительно его беспокоит именно руль или что-то другое?

— Адель, выпусти меня! Ты же ничего не смыслишь в мореплавании и погубишь нас обоих. Дай мне встать к рулю.

Довод был убедительный, и девушка заколебалась, но, к счастью, моряк разразился ужасающей бранью, и у неё отпала охота его выпускать. Он ломился в дверь, пытаясь её вышибить, ругался, грозил своей спутнице всеми бедами, а потом вновь принялся умолять освободить его и даже плакал.

Это была ночь ужасов. У Адели сильно болела голова и звенело ушах, а грохот, производимый Джоном, только усугублял её плохое самочувствие. Кроме того, её мучил страх перед приступом безумства моряка и тревога за будущее. Если Джона в дальнейшем будут мучить подобные припадки, то как же ей справляться с ним? Сегодня он сам почувствовал приближение приступа, а в другой раз он может не успеть принять необходимые меры предосторожности. Её мучила мысль о руле, и уже представлялось, как судно приближается к скале или подводному камню. Наверное, ей самой следовало бы выйти на палубу, но ей было страшно покидать каюту, да и Джон напоследок крикнул ей, чтобы она не ходила туда.

Время тянулось мучительно медленно, голова продолжала болеть, в ушах звенело, а душу разъедал страх. Потом девушке показалось, что ей лучше, а по прошествии какого-то времени ей стало почти хорошо. Звон в ушах прекратился и лишь тяжесть напоминала о головной боли. К утру она чувствовала себя прекрасно, однако неуверенность и тревога за будущее её не покидали. Она вышла в коридорчик и подошла к забитой двери в свою каюту. Моряк больше не кричал, не ругался, не умолял ни о чём и не плакал. Стояла тишина, которую можно было бы назвать мёртвой, если бы не ужас, который внушало это определение.