Ольга Елисеева - Хозяин Проливов

— Возьми. — Гликария извлекла из шкатулки тяжелые изумрудные серьги. — У меня от них все равно уши болят. А ты потерпишь. — Она осторожно разогнула дужки. — Хоть разок покажись ему настоящей женщиной.

Колоксай почувствовала, что у нее горит лицо. Она-то знала, в каком наряде нравится спутнику больше всего. Вечером, сидя за столом, женщина ловила на себе его слегка удивленные взгляды. Прямо сказать: «Колоксай, пойдем. Я больше не могу» — он не смел, разговор шел о слишком серьезных вещах. Но сию секунду Левкон не чувствовал вещи важнее, чем собственное взбунтовавшееся естество.

— Мы тут ваших нимф порубили, — сказал он, чтобы чем-нибудь отвлечь себя от Ареты.

Новость, уже донесенная до купеческой семьи соседями, не вызвала у Кириона и его жены ни удивления, ни осуждения.

— Давно пора было их проучить, — заявил старик. — Совсем стыд потеряли. Пользуются, что власти нет, и обирают народ.

— А люди, — вставила Гликария, — боятся гнева Деметры и отдают последнее.

— Раньше брали десятую часть товара, теперь — восьмую. Мол, Великий год из восьми лет и от всего восьмая доля Великой Матери. Хорошо, что вы их проучили.

— Проучили, — хмыкнул Левкон. — А нам шею не свернут за такое учение? А то сидим тут у тебя, пьем, едим, а за воротами, может, целый поселок с кольями?

— Какой там поселок? — искренне расхохотался Кирион. — Люди собственной тени боятся. Они бы и сами отказали святилищу, да трясутся, что Трехликая накажет. А тут вы чужаки, взяли грех на душу. Вас сейчас в каждом доме благословляют.

— А власти? — мрачно осведомился гиппарх.

— Какие теперь власти? — горько усмехнулся Кирион. — Пантикапей далеко, целый день пути. Да и те, что теперь там верховодят, не так сильны, как был Гекатей. Дальше собственной хоры нос боятся высунуть. Не то что в чужую округу лезть. Калимах…

— Кто это? — Левкон смотрел на купца, старательно пытаясь вспомнить, где слышал это имя. Оно почему-то вызывало у него неприятные ощущения.

— Ты его не помнишь? — в свою очередь удивился Кирион. — Долго же ты пропадал, мальчик. Первый друг твоего дяди.

«Ах вот откуда эта гадливость».

— Он был казначеем Народного Собрания.

«И все время зажимал деньги для архонта, — вспомнил гиппарх. — Все отряды его проклинали. И дозорные, и гоплиты».

— При Гекатее он смирно сидел, — продолжал купец. — Только пакостил исподтишка. А когда архонта не стало, он очень выдвинулся. Особенно во время переговоров с меотами. Теперь всем хлебом в порту ворочает. Такие караваны в Афины снаряжает, каких мы раньше и не видывали. Налоги вздул. Зерно выгребает лопатой. На побережье люди чуть с голоду не пухнут. Сеять нечем. Зато к нему через море золото рекой.

— Мы сами бы разорились, — вмешалась Гликария. — Люди ни масла, ни посуды сейчас купить не могут. Держимся на одних поставках терракот в Пантикапей. Там купцы, которые с Кали-махом в ладу, охотно статуэтки берут, и кожу красную, и золото.

— А твой дядя Никомед его первый друг и помощник. — Кирион поморщился. — Загреб себе земли брата. Тебя объявил погибшим. Знает, что Калимах его всегда прикроет. Ты же помнишь, твой дядя был ойкистом при Собрании. Нарезал землю для переселенцев.

— Да, должность скромная, — протянул Левкон. — Гордиться нечем.

— Скромная! — расхохотался старик. — Ну, мальчик, ну насмешил! Это раньше было: нарезали тебе землю, заплати налог и живи. А теперь. — Кирион махнул рукой. — У твоего дяди все списки колонистов хранились. Кто когда приехал и сколько земли взял. И там такое открылось! Думали, своя земля, а оказалось, на время и за деньги. А какие теперь деньги?

Гликария ерзнула и, почему-то понизив голос, стала рассказывать:

— Беженцы из Пантикапейской хоры говорят…

— Беженцы? — не поверил своим ушам Левкон. — Какие? Войны нет. Разве от скифов?

— Ты слушай, — рассердилась купчиха. — Говорят тебе, Калимах хуже скифов и меотов, вместе взятых. — Она бросила короткий взгляд на Арету. — От него и бегут. Что придумал! Стал землю своим дружкам раздавать. Помногу. Да не пустую! А уже обработанную. Целые поселки с мест сгоняют. В голую степь. Волей-неволей некоторые возвращаются на свои же наделы работать за малую плату. А другие бегут. — Хозяйка сделала страшные глаза. — Во как!

— Да откуда у него такая власть? — возмутился Левкон. — Что твои люди — овцы? За себя постоять не могут?

— Овцы не овцы, — покачала головой старуха, — а боятся.

— Кому постоять-то? — грустно вздохнул Кирион. — После войны с меотами мало кто из мужчин вернулся. А мальчишки еще не подросли. Да и кем они вырастут при такой жизни? Разве гражданами?

— Бежать надо, — заключила обвиняющим голосом Гликария. — Обратно в Милет. А как хорошо мы здесь жили!

Воцарилось тяжелое молчание.

— Я не побегу. — Левкон тряхнул головой. — Набегался.

— Оставайся-ка ты здесь, сынок, — мягко, почти просительно протянула хозяйка. — Нечего тебе у дяди показываться. Убьет он тебя, не успеешь родной порог поцеловать. А мы тебя укроем. Поможешь старику с торговлей. Мы тебя по закону усыновим, после Кириона наследуешь дело и упокоишь нас с миром.

— Она правду говорит, — подтвердил купец. — Оставайся, Левкон. Лишним не будешь. Дай нам хоть твоих деток на коленях понянчить. А потом можно и в могилу.

— Спасибо, мать. — Гиппарх взял через стол загорелые морщинистые руки Гликарии и прижался к ним лицом. — Спасибо, отец. Не бойтесь, я вас не оставлю. Но, — он помедлил, понимая, что старикам больно его слушать, — я не для того из плена бежал, чтоб снова прятаться. И от кого? От каких-то воров, загнавших весь Пантикапей в ослиную задницу!

Кирион опустил голову, но не стал возражать, понимая, что не может остановить озлобленного беглеца у самого порога родного дома. Гликария же, не стесняясь, заплакала и, сделав знак рабыням убирать со стола, поспешно ушла к себе. Арета вопросительно смотрела на Левкона. Полчаса назад он ее хотел. Но сейчас был так зол, что едва ли годился на что-нибудь, кроме драки.

— Сеновал пустой? — спросил у хозяина гиппарх.

— Вообще-то вам постелили наверху, в галерее, — невозмутимо отозвался купец. — Но и на сеновале никого нет.

Левкон бросил на Колоксай короткий сердитый взгляд.

«Что ж, он хочет драки? Он ее получит!» Кидаться друг другом в сено оказалось ужасно смешно, и вскоре от сердца у гиппарха отлегло. Какое ему сейчас дело до дяди и Калимаха? Потом! Все потом. Сейчас Арета. Он был необыкновенно нежен с ней в эту ночь. Точно извинялся, что устроил свалку. Неуловимая грусть сквозила в каждом его движении. Их совместный путь шел к концу. Неумолимо и быстро. Быстрее, чем хотелось в эту минуту, лежа в полной безопасности на мягком сеновале у гостеприимных стариков.