Лана Тихомирова - Театр Говорящих Пауков Кукбары фон Шпонс

— Когда-то мне пришлось выжечь целый город, чтобы сочинить свои самые прекрасные стихи, — мечтательно сказал Виктор, разглядывая картину на стене.

У меня по спине побежали мурашки. Ван чех давился смехом.

— Погибли люди? — спросила я.

— Да, полгорода, — к мечтательности в голосе добавилась еще и легкая полуулыбка.

Все, что он говорил было ужасно, однако, я уже знала о ком это все и не испытывала ни малейшего отвращения. Виктор стучал своими пальцами по столу и ностальгически вздыхал.

— И вам не стыдно? — наконец, спросила я.

На меня уставились сразу две пары удивленных глаз: голубые доктора ван Чеха и серо — зеленые Виктора.

— А почему мне должно быть стыдно? — заносчиво спросил Виктор, он начал раздражаться.

— Люди погибли из-за каких-то стихов.

— Люди? — Виктор надменно приподнял бровь, — Они погибли из-за величайших стихов в мире!

— А как же вы потом жили с этим? — перевела разговор я, поймав себя на мысли, что спорить с психом, как-то явно отдает безумием.

— Я почти не жил с этим. Мне во сне явился ангел. Очень красивая женщина в белом. Она была очень похожа на вас. В руках она держала огненный меч. Она проломила мне им голову и велела все забыть. И я забыл. А потом пришел сюда, к этому господину, — Виктор легко поклонился доктору ван Чеху.

— А зачем вы пришли? — уточнила я.

— Для того, чтобы этот господин с чистого листа помог мне снова обрести себя. Я хочу быть чистым и прекрасным изнутри и снаружи. Я больше не хочу быть плохим.

— Значит, вам все-таки было стыдно, — резюмировала я.

— Нет. Я — Великий человек, я не могу испытывать стыд! — воскликнул Виктор, театрально размахивая руками.

— Простите. Я просто не очень великая, и не знаю, как у вас это все устроено, — скептически отозвалась я.

— Вы в белом халате и помогаете этому господину, значит, вы одна из великих, просто не так велики, как я, поэтому и не понимаете, что к чему. Но я научу вас. С вами удивительно легко говорить. Приходите ко мне чаще, — открыто улыбнулся Виктор, — я смотрю на вас, и хочется снова писать стихи, мысли так и скачут в голове, это так прекрасно!

Виктор повернулся в профиль к окну, вытаращил вдруг глаза и улыбнулся, вид у него в этот момент был очень потешный, но я испугалась.

— Что с вами?

— Вы о глазах?

— Да.

— Рябит. У меня часто рябит в глазах. Картину видите на стене?

— Да, я сразу заметила, как пришла.

Виктор самодовольно улыбнулся и наклонил голову влево.

— Я написал. Вам нравится?

— Да. Хоть я и не понимаю живопись, тем более абстрактную.

— Вы не цените поэзию, не понимаете живопись?! Как же вы живете? — ужаснулся всей глубине моего падения Виктор.

— Как-то примерно так и живу, — пробормотала я. Мне смертельно хотелось домой, спать.

— Что же вы любите? Чем занимаетесь?

— Я учусь лечить человеческие души, — в тон Великому ответила я.

— Это похвально. Вы вылечите меня? Я буду хорошим?

Как ребенок, ей богу, плохой — хороший, заладил.

— Будете, обязательно будете, — успокоила я Виктора, — Так, что изображено на картине.

— Река. Это вид с моста на реку, — Виктор зевнул, — Простите, наша беседа утомила меня. Заходите ко мне завтра, я буду очень вас ждать.

— Да-да, я приду, — смущенно пробормотала я.

— Ну, вот и славно. Я очень-очень рад, — Виктор широко улыбнулся и слегка исподлобья состроил мне глазки.

— Суровая ты, Брижит, — отсмеявшись, в ординаторской уже говорил мне доктор ван Чех, — Он тебе душу изливает, а ты, как воспитательница: "Тебе не стыдно!"

Ясно, что стыдно. Но мы много теперь знаем о нем. Задание тебе к завтрему: изложи письменно все, что думаешь о сказанном Виктором сегодня. Что это все значит, на твой взгляд. Ну, можешь идти.

Я поднялась. Уже в дверях кабинета голос ван Чеха остановил меня.

— И когда тебя приглашают на свидание, никогда не бормочи угрюмо, что-то в ответ. Могла бы и улыбнуться.

— А он меня на свидание приглашал? — развернулась я.

— Ну, вообще-то да, — расхохотался ван Чех.

Его смех еще долго меня преследовал, но был не такой злобный и холодный как у Кукбары, а живой и очень теплый. Хороший все же человек этот доктор ван Чех. Уходя, я была рада, что с ним все в порядке.

Доктор ван Чех опаздывал. Я скучала за чашкой зеленого чая, перечитывая, в сотый раз, написанный мною отчет о вчерашней беседе.

"Вчерашняя беседа с Виктором представляется мне набором архетипов, с помощью которых больной попытался рассказать мне, что с ним произошло. Думаю, место имел некий случай, сильно потрясший сознание пациента.

Возможно, мотивом к рассказу послужили сразу несколько событий: схожесть со мной некоего "ангела" и собственное ощущение пациента, императором, который сжег город. Данное обличье наиболее безопасно и комфортно для больного. Он защищен им от стыда за сотворенное и осуждения толпы.

Думаю, место имел пожар, из-за которого кто-то погиб…"

Тут меня посетила внезапная мысль, и я дописала:

"Не исключено, что это была та сама женщина в белом. Жена (?), дочь (?), любовница (?)".

Я прочитала то, что было написано следом:

"Ангел, с огненным мечом, разрубающий голову больного, не что иное, как угрызения совести. Возможно, это были галлюцинации (скорее всего), вызванные сильными переживаниями. Так же могли иметь место легкие психогенные травмы, которые привели к потере памяти.

Кажется, что больной много чего помнит, но не хочет возвращаться к прежней жизни.

Возможно, Виктор — человек творческой профессии, поэт или писатель. Не исключено, что он актер или художник, но скорее актер".

— Бред, — сказала я сама себе и стала переписывать начисто записку.

Доктор так и не появлялся. Я допила еще одну чашку чая и окончательно заскучала. Не каждый же день должен быть насыщенным, как вчера!

Да, вчера был явный перебор.

Я дописала отчет и решила прогуляться по больничным коридорам. Мне хотелось бы выйти в сад, но я боялась пропустить время возвращения доктора ван Чеха.

Дверь в палату Пенелопы Акнео ван Тащ была приоткрыта. Я хотела пройти мимо — зачем лишний раз себя расстраивать? Но из ее палаты доносились сдавленные рыдания. Я заглянула к ней и увидела, как Пенелопа, сидя на своей постели, рыдает над фотографией мужчины в оранжевой футболке.

Одна рыжая прядь выбилась из пучка, в этот момент Пенелопа была очень трогательна и беззащитна. Я, было, прониклась к ней сочувствием, но вовремя вспомнила, что за пиранья сидит передо мной.

— Добрый день, — сказала я, заходя в палату.

— О, Брижит, здравствуй, — утирая слезы, улыбнулась мне Пенелопа. Она была хороша собой, хоть и заплакана, — прости, что я так выгляжу. Я грущу с утра. Мне очень неудобно перед тобой и перед Октео, что Кукбара так вела себя. Вальдемар же тебе, небось, все рассказал. Хочешь чаю?