О. Шеремет - Время надеяться

— Мы — Норны, духи судьбы, — перемазанная глиной, одна из норн выкарабкалась наружу. — Впервые встречаем мага после начала Кризиса. Что ты здесь делаешь?

— Видимо, то же, что и вы — пытаюсь разгадать тайну монастыря. А зачем вы роете подкоп, почему бы просто не перелететь через стену?

— Если ты еще не поняла, — презрительный взгляд от малыша Амурчика, — мы потеряли все наши силы, — нас даже не видит никто из обычных людей!

— Ну, а маги?

— А их сожгли, — пояснила норна. — Когда пришел Кризис, пропала магия. И церковники сожгли всех глупых магов.

— С-сожгли? Всех?

— Некоторых сварили в кипящем масле. Иных замуровали заживо — в этой самой стене… Продолжать?

— Нет, спасибо, я сегодня плотно позавтракала. Вы уверены, что во всем виновата Инквизиция? Они, конечно, не самые приятные ребята, но не настолько могущественны, что обратить всю магию в минус.

— Если ты еще не поняла, — снова начали глаголить уста младенца, — церковники стали орудием в руках магов.

— Маги лишили мир волшебства, хочешь сказать? На такое способен только сумасшедший.

— А кто сказал, что чародеи — нормальные? Дети Мимира — есть такие… а, знаешь? Эринии(1) сказали, что они боятся каких-то других магов до потери сознания, поэтому обезопасили себя, как могли.

Прямо-таки повод гордиться собой — надо порадовать Дара. Или — еще одна гиря, чувство вины на наши шеи.

— Так почему ты, мой милый цыпленок, не отправишься сразу к Детям Мимира — тем более, что сейчас они безопасны.

— Если ты еще…

— Всё, всё, поняла! Вы не знаете, где найти этих мелких паразитов, поэтому надеетесь добыть нужную информацию у романтиков костра и топора.

Норны закивали.

— Если бы ты нам помогла…

— Если вы мне поможете, я помогу вам. Говорите, обычные люди вас не видят, так? Мне нужны будут невидимые помощники, когда я попаду в монастырь.

— Тогда — копать? — воодушевился Амур.

— У тебя нездоровые фантазии, мальчик. Я просто-напросто стану послушницей.

— Просто-напросто, — хмыкнуло дитя. — Для стать монашкой не так-то легко: уж я-то знаю.

— Много будешь знать, скоро… облысеешь. Заканчивайте свою подрывную деятельность, и следуйте за мной. Ать-два, левой, правой!..

ДАРМ'РИСС

Так ни до чего путного я и не договорился со Скупщиком. Злой, как тысяча демонов, вернулся к воротам, где Хоуп всё еще беседовала с монашкой. Женщины! Будут сплетничать даже на пороге царства Вечной Жизни.

Кстати о женщинах. Из-за поворота стены показалась моя рыжая спутница, сияя, как начищенная медная ложка. Она поохала мне ладонью, приложила палец к губам. И вовремя: я едва не расхохотался в голос при виде её эскорта: маленького толстенького ангела и трех дамочек с лопатами. Эта разношерстная компания с самыми серьёзными лицами маршировала, отбивая такт босыми пятками.

Боги мои, у девчонки просто талант попадать в неподходящую компанию — взять хотя бы меня.

Хоуп поклонилась монашке, и последняя удалилась в монастырь, закрыла за собой дверь.

Женщина подошла к Лаэли, с жаром пожала её руку, не замечая волшебных существ. Значит, обычные люди их не видят, так?

— С завтрашнего дня я стану послушницей в монастыре. И это всё благодаря тебе!

— Я очень рада, — Лаэли обняла свою старшую подругу, но её лицо было искажено, девушка кусала губы. — Бог будет милосерден к тебе.

— А ты, ты станешь моей сестрой? Пойдешь со мной? Настоятельница сказала, что будет рада принять мою подругу, — Хоуп отстранилась от магички, посмотрела ей в глаза. — Пойдешь, Лаэли?

Она даже не взглянула на меня.

— Да, Хоуп.

Поздно вечером, когда все уже легли спать, я потихоньку прокрался на кухню. В свете единственной оплывшей свечи видно было руки Лаэли, сложенные на столе. Она разговаривала с Амуром — услышав скрип двери, оба обернулись.

— Вот и третий заговорщик. Будешь есть?

— Нет, я не голоден.

Девушка фыркнула, встала, шурша длинной юбкой, и поставила передо мной блюдо с холодным мясом.

— Послушай пока нас с Амуром. Осталось, в общей сложности десять дней, прежде чем сюда на выручку явится половина универа. Завтра мы втроем — то есть малыш, Хоуп и я — отправимся в монастырь. Ещё два дня мне придется вести себя максимально прилично; надежда будет только на Амура: но, если в монастыре есть Дети Мимира, маги, они его заметят.

— А что ты будешь делать после этих двух дней карантина?

— Полагаться на авось — и дипломатические таланты, приобретенные за время сожительства с дроу и демоницей.

Амур слушал, одобрительно кивая, жуя кусок сыра.

— Это опасно, — медленно сказал я. — В тебе могут опознать мага.

— Как? Ведь ауру не видно. Амулет я сниму и отдам тебе. Риска нет абсолютно никакого, Дар.

Всё же я опасался — какое-то смутное предчувствие… Не хочу отпускать девчонку одну. Но, судя по упрямо вздернутому подбородку, она будет прислушиваться ко мне не больше, чем к этой самой холодной свинине, если бы та заговорила.

Вкусно, кстати.

— В таком случае, каждый вечер в шесть я буду ждать тебя у ворот.

— Или Амура.

— Нет, тебя, — я заупрямился. Демон, она подумает, что я ей не доверяю. Но девушке такое даже не пришло в голову.

— Ладно, если так жаждешь лицезреть мою физиономию — let it be so(2).

Лаэли сняла восковой саван со свечи(3).

— На кого он показывал? На меня, — и тихо засмеялась. — Не верю в приметы. А ты?

— Верю в то, что рыжие девушки приносят неприятности.

Лаэли показала мне язык. Давно мы не были в таком хорошем расположении духа.

— Рыжая-бесстыжая.

— Моль бледная. Завидуешь!

Я поднялся во весь рост и навис над девушкой, измышляя ответную реплику, когда меня насторожил тонкий звук, как будто… тетива?

Амур, прикусив язык от усердия и закрыв один глаз, старательно целился в кого-то нас из своего игрушечного лука. Но, судя по рассказам Лаэли, проблемы он вызывал нешуточные.

Ведьмочка схватила клетчатое полотенце и смахнула волшебное существо со стола.

— Эй, я работаю! — возмутился оскорбленный в лучших чувствах мальчуган.

— Я тоже, — оскалилась моя подруга, схватила метлу и, напевая, вымела духа за дверь.

ЛАЭЛИ

Кто в тринадцать лет не размышлял о самоубийстве? Как сладко и больно жалеть себя, погибшего во цвете лет! И — ух, как они все пожалеют, что не понимали юное существо, которое зачахло во мраке своей комнаты, проливая горькие слезы над гениальными (без сомнения!) рифмами "кровь — любовь"…

Для меня же самым страшным кошмаром — и местью всему человечеству — был уход в монастырь. Не знаю уж, благодаря рано проявившимся магическим способностям или семейке Адамс, фанатикам священного отакуизма, но монастырь мерещился моим неокрепшим нейронам зловеще громадой, уйти куда — значит похоронить себя заживо.