Ника Созонова - Грань

— Конечно, родная. Тогда жители нашего города видели солнце впервые за три года. Все высыпали на улицу. Правительство объявило внеочередной выходной. Все ликовали, обнимали друг друга, плакали от счастья. А у нас с мамой была двойная радость: на свет появилась ты. Я приехал к маме в больницу с огромным букетом цветов. Цветы были дорогущие, еще дороже, чем сейчас — ведь оранжерей было мало. То ли дело прежде!..

— А как было прежде?

— Тогда цветы растили не в домах, а на улице, в садах. А некоторые росли сами — на лугах и полянках. Ты же видела в книжках. Их и покупать не надо было — просто рви и дари… Я купил бордовые розы и белые лилии. Меня долго не пускали к тебе и маме, но я сумел прорваться. Мы стояли рядышком у окна, я держал тебя на руках — ты была легкая-легкая. Солнечный лучик гладил тебя по лбу и щекотал ресницы, и ты улыбалась. Так что, ты — наше солнечное сокровище.

Я чмокнул ее в макушку и опустил на пол.

— А вы были очень счастливы с мамой?

— Конечно.

Знаю, что врать нехорошо, и детям особенно, но очень не хотелось портить светлый настрой разговора.

Варька сморщила нос. Серые, усыпанные веснушками глаза буравили меня с подозрением. Да, глаза ее сплошь в веснушках — во всяком случае, мелкие рыжие пятнышки на жемчужном фоне радужек кажутся мне веселыми весенними отметинками.

— А почему вы тогда никогда не смеялись с ней вместе?

Надо же — кроха, а уловила самое главное.

— Смеялись. Просто ты не видела. Смеялись, когда читали смешные книжки, смотрели смешные фильмы… — Искусством красивого вранья я не владею, поэтому вплетаю крупицы истины: — Твоя мама умеет радоваться, правда-правда. Видела бы ты ее на стадионе! Ничего страшного, что дома у нее не всегда получается. Это дело наживное — ведь рядом с ней хорошая наставница.

— Это кто?

— Ты!

Варежка радостно залилась.

— Слушай, пап, а почему ты не смог научить ее чаще смеяться и радоваться — когда мы все жили вместе?

— Ну, я ведь родился, когда было темно. А ты — вместе с солнцем. К тому же у меня нет твоего терпения. И мне самому предстоит многому от тебя научиться.

— Чему, например?

— Ну… есть лимоны не морщась.

— Это неправильный пример! — Варька пихнула меня кулачком в бок. — И вообще, мне тоже кисло, просто я мужественно терплю.

— Значит, ты очень мужественная?

— Конечно, — она важно кивнула.

— А разве мужественные девочки боятся щекотки?

Я грозно надвинулся на нее. Варежка завизжала и кинулась прочь в комнату. Дав ей фору ровно в две секунды — так у нас заведено, я настиг ее и, дьявольски хохоча, закинул на диван. Щекотал, пока она, всхлипывая от смеха, не взмолилась о пощаде…

— Папка, ты сегодня такой водопадный!..

— Ага! Водопадный. Отпадный!..

Варька любила делить людей на 'наземных', 'подводных', 'заоблачных', 'пустынных' и прочее: то была ее маленькая фишка. В этой градации я был то 'лесным' (когда рассказывал что-нибудь интересное), то 'болотным' (уставшим и вялым после работы), то 'подземным' (хранящим какую-то тайну, которую нельзя знать детям). А также 'занебесным', 'вулканическим', 'собакогоночным'… всех и не упомнишь.

После развода стал почти исключительно 'водопадным' — ведь каждая встреча с ней теперь — шумная и неуемная радость.

Потом мы валялись на паласе (жутко пыльном — хорошо, что Алиса не видела!) и рассматривали книжку с картинками, которую я купил ей сегодня. Варька прижимала к груди розового бегемота (или носорога? — вечно их путаю), купленного в прошлые выходные, ласково покусывая круглое ушко. Не умея еще читать, она любовалась садами и замками, всадниками и драконами. Все по-настоящему красивые книжки — старые, изданные до Катастрофы. Многие годы людям было вообще не до чтения. А сейчас расплодившиеся, как грибы-поганки, издательства печатают в основном газеты, учебники, да комиксы — для повышения настроения. Ни сказок, ни стихов, ни старинных романов в нашем мире больше нет. Если, конечно, не жаль потратить астрономическую сумму на раритет в выцветшей обложке, чудом не сгинувший в печке во времена тотальных холодов. Мне — не жаль…

Варька задержалась взглядом на картинке, где перед светловолосой девушкой в длинном платье склонил голову величественный единорог.

— Расскажи мне про них, папа.

Чуть поломавшись, я приступил к изложению, стараясь не заглядывать в текст, но черпать из своей богатой фантазии:

— Это единорог, древнее чудесное животное. Увидеть его удается лишь немногим счастливцам. А погладить — почти никому. Он подходит только к юным прекрасным девушкам, невинным и чистым душой.

— А как же страшненькие?

— Что — страшненькие?

— Ну, им же, наверно, обидно, что он приходит только к красавицам. Мне на их месте точно обидно было бы! Скажи, а ко мне бы он подошел?

— К тебе — непременно! — заверил я ее. — А к страшненьким… Думаю, к ним он тоже может придти, если у них доброе сердце. Ведь душа важнее лица, верно?

Варежка энергично закивала.

— Так вот. Единорог приходит к девушке, невзирая на ее внешность. Ведь он видит, какая она на самом деле — внутри. Он склоняет перед ней свою гордую голову, и девушка расчесывает его белоснежную гриву. А потом она музицирует для него…

— Музи… что?

— Ну, играет на музыкальном инструменте. На флейте или лютне.

— Понятно. А потом?

— Что потом?

— Ну, какой же ты непонятливый! Что они делают после того, как она причешет его и сыграет?..

— Они гуляют по лугам и полям и собирают цветы.

— Единорог умеет рвать их копытами? Вот умница. А еще?

— Он рвет их своими белыми зубами и складывает к ногам девушки. А еще…

Я старательно напряг мозги, пытаясь вспомнить, чем еще занимались средневековые девицы. Ничего путного в голову не приходило, а лезть за советом в книжку было стыдно. Я неуверенно промямлил:

— Еще они вышивали и танцевали на балах.

Лицо Варьки удивленно вытянулась, а затем она затряслась в хохоте.

— Ну, ты даешь, папка! Единорог вышивает и танцует! Класс!! Я тебе ни капельки не верю, ну вот ни настолечки!.. — Она показала пальцами расстояние размером с блоху. Затем поинтересовалась мечтательно: — А ездить на себе верхом он ей позволял?

— Конечно, нет, — на этот раз я был уверен в ответе. — Да она и не посмела бы об этом просить. Единорог — священное животное.

— Фу, как скучно. Кататься на нем нельзя, играть он не умеет… Только кланяется и цветы собирает. Мои волки в сто раз лучше!

— Какие такие волки?

Она зажала рот ладошкой, словно выболтала страшную тайну. А потом обреченно помахала ею и вздохнула.

— Ладно уж, скажу. Но только, чур — никому ни слова. Даже маме. Обещаешь?

— Я нем, как замороженная рыба.

Я провел пальцами по губам, застегивая их на невидимую молнию.