Ника Созонова - Грань

— Четыре 'заслона' означают, что было четыре… женщины?

— Пять. Один 'заслон' ты не заметил, — Скун ухмыльнулся самодовольно.

— И что, все они были похожи на твою жену?

— В слабой степени. Достаточно было детали: зеленое пальто, волнистые светло-русые пряди, походка.

— Где ты спрятал остальные тела?

Скун насторожился. Улыбка соскользнула с лица.

— Зачем тебе? Разве это важно? Я открылся, показал все, как было, чтобы ты понял — я не виноват. Ты такой же, как я. Ведь ты тоже испытывал удовольствие, проживая это вместе со мной!

— Я не такой же.

— Не лги, не притворяйся — хотя бы перед самим собой! Если твой Хозяин еще не проснулся окончательно, не потребовал своей дани, то это вопрос времени, только и всего. Ведь твоя дочь еще жива, верно? А вот когда она умрет, ты тоже…

— Я не тоже. Я не ты.

— Не понял, — Скун отступил от меня на шаг, лицо его задрожало. — Какой же я дурак!.. Или я просто поспешил? Не может быть, чтобы я так ошибся! Рано, слишком рано…

— Да пошел ты.

Я начал обратный отсчет (самый верный способ безболезненно разорвать контакт):

— Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать…

— Подожди, это все ложь — что ты видел! Это моя фантазия, это иллюзия!..

— …семь, шесть, пять…

— Я отказываюсь от всего! Да, я болен, я сумасшедший, но я никого не убивал!.. Я 'УБ', слышишь? 'УБ'! Отправь меня в лечебницу, вызови санитаров, я нуждаюсь в срочном лечении!..

16.

Отходил я долго. То прохладные, то близкие к кипятку струи в 'джузи' избили мне плечи и спину, превратили весь воздух в пар, а меня все не отпускало. Так и не дождавшись освобождения, выскочил из воды, наскоро вытерся и оделся и помчался к шефу. Долго и сбивчиво убеждал его связаться с отделом по раскрытию убийств, называя место, где может предположительно находиться труп зверски убитой женщины.

Молоденький опер примчался через полчаса, и пришлось описывать ему увиденное во всех подробностях. (Увиденное убийство, разумеется, а не таившееся за гранью.)

Меня по-прежнему трясло. Не оттого, что никогда не сталкивался с подобным — я видел множество трупов, и изуродованных в том числе, пребывая в сознаниях убийц и ощущая то же, что и они. Но в этот раз было иначе: меня заставили досмотреть до конца, я был полностью подневолен и не мог вырваться. Никогда прежде я не сливался сознанием настолько плотно, никогда чужое не становилось настолько МОИМ.

Не сомневался: мне еще предстоит немало ночных кошмаров на тему светловолосой женщины в зеленом пальто…

До глубокой ночи сидел у себя в конторе, ожидая, когда будут известны результаты поисков. Отзвонился Алисе, объяснил в двух словах, почему не смогу сегодня поехать к Варежке. Она, умница, лишних вопросов не задавала, поехала ночевать к дочке сама.

Около полуночи позвонили из милиции, сообщили, что тело нашли: заваленное покрышками, в зеленом пальто. Судя по состоянию, пролежало месяцев семь-восемь. Выспрашивать подробности я не стал.

Вытащил дело Геннадия Скуна и задумался. Нет, то, что я поставлю на нем вердикт 'НО', сомнению не подлежало. Но в самом ли деле он безумен? И что было бы, останься его жена в живых? Скорее всего, прожил бы обыкновенную жизнь чиновника среднего звена. В политику — при отсутствии харизмы и присутствии интеллигентности, вряд ли играл бы долго. Жизнь без особых страстей и событий, скучную и размеренную. Или таящаяся в нем тьма все равно пробудилась бы, рано или поздно? Вот вопрос, ответ на который хотел бы я знать. Вспомнилось выражение: 'Прошлое не знает сослагательного наклонения', всегда вызывавшее во мне отчего-то протест.

Нацарапал очень краткий и очень сухой отчет, поставил под документом нужное заключение и свою размашистую подпись и улегся на узкую 'рабочую' кушетку — попасть домой мне сегодня не светило: метро работало до полуночи. Решил, что вытребую завтра у начальства заслуженный выходной и весь день проведу у Варьки.

Успел поймать себя на усталой мысли: 'Надо срочно увольняться отсюда к чертовой матери…' И еще одна мелькнула, последняя: 'Как все-таки противно, что убогий маньяк постоянно сравнивал себя со мной…'

1.

В детстве я страдал от частых и сильных головных болей, особенно по вечерам, перед сном. Свернувшись под тощим одеялом, представлял, что у меня в голове поселился еж, большой и колючий. Он шевелится и ворчит, и его иголки впиваются мне в мозг. Я даже общался с ним: уговаривал ворочаться потише, пел успокаивающие песенки. Иногда это помогало, но чаще спасали лишь таблетки, которые давала мне мать, если я начинал скулить слишком громко, и она просыпалась. В одном я тогда был твердо уверен: болит не часть меня, не я сам, но нечто пришлое и чужое, что нужно задабривать и упрашивать. Позднее, лет в девять-десять боли прошли сами собой, и внутренний еж забылся.

Сейчас, навещая в больнице Варьку, я вспоминал свои детские мысли и ощущения. Мне не раз доводилось слышать, как врачи негромко переговаривались о том, что ее случай — крайне необычный. 'Отказы', медленно разрушая организм, сопровождаются сильными болями, от которых спасают лишь дорогие обезболивающие препараты. Принимая их, больной почти все время пребывает в полусне, не осознавая происходящее, не общаясь с родными. С Варькой же было не так. Поначалу болей не было вовсе. Они появились уже в больнице, и были периодическими: накатывали на час-два и отступали.

В те промежутки, когда она замирала на кровати, зажмурившись и до крови кусая губы, Варька отчего-то категорически отказывалась принимать обезболивающие лекарства. Ни врачи, ни Алиса, ни я не могли убедить ее проглотить хоть одну таблетку. Попытка сделать это насильно закончилась плохо: приступ длился не час-два, как обычно, а часов пять, и был тяжелее предыдущих. После этого с таблетками больше не экспериментировали, отметив в истории болезни индивидуальную непереносимость определенных препаратов.

Мы не раз собирались забрать дочку домой — лишь только поняли, что от процедур и лекарств толку никакого. Но доктора отговаривали, придумывая все новые доводы, хотя и дебилу стало бы ясно, что дело в уникальности ее случая и наша Варька представляет для медицинских светил лишь научный интерес. Под напором врачей мы смирились, практически переселившись в подвальное здание больницы, где держали 'смертников' — толстые стены не пропускали наружу криков и стонов, которые могли бы потревожить остальных больных, у которых еще оставался шанс выкарабкаться и продолжать бытие.

Алиса уволилась с работы — я взял ее на свое иждивение. Мне, как особо ценному профессионалу, пошли навстречу: разрешили не просиживать по восемь часов в кабинете, а приезжать по звонку на особо сложные случаи. В зарплате я потерял, но ее все равно хватало.