Ника Созонова - Грань

— А ты?

— А что я? Конечно, сказал, что это невозможно. Кажется, это ее расстроило.

— Невозможно, — повторила Алиса.

В голосе проскользнуло нечто близкое к раздражению или гневу. Это было так на нее не похоже, что я даже испугался (с поправкой на равнодушие) и принялся оправдываться:

— Алиса, я работаю в закрытом учреждении, тебе ли не знать. А Варька больна, еле дышит. Даже если я сумею провести контакт, вопреки всем правилам и инструкциям — что практически невозможно, кто даст гарантию, что она не умрет, прямо там, от стресса, а я всю оставшуюся жизнь буду винить себя в этом?

— Ты трус, Дэн. За все время, что она здесь, в подвале, Варька ни разу ни о чем меня не попросила. Мне казалось, что она от всего уже отошла, ничего больше не хочет. Но выходит, что нет — у нее есть заветное желание, а ты? Ты не хочешь выполнить ее единственную просьбу, прикрываясь страхами. Не ее смерти во время контакта ты боишься, а своего начальства, нарушения инструкций и косых взглядов в свою сторону. Тебя страшит ответственность. Да если бы я… если б меня…

Она запнулась, почувствовав, что выбилась из своей роли, и в голосе ее, помимо негодования, сквозит неприкрытая ревность. Да, моя хорошая, не сомневаюсь: попроси Варька тебя, ты бы ни перед чем не остановилась, наплевала на все правила и инструкции вместе взятые. Но Варежка попросила меня…

Мне было на редкость тошно и горько — из-за слов бывшей жены, из-за обиды дочки, которую она уже завтра забудет (она не умела злиться долго), из-за собственных шкурных колебаний. Равнодушно-тошно и равнодушно-горько.

— Прости меня, я погорячилась. Я не должна была так говорить.

Алиса щелчком отправила окурок в угол. Голос звучал спокойно и ровно — как всегда. Ледяная леди. Железная женщина с проржавелым изнутри лицом…

— Не за что — ты права. Постараюсь наступить на горло собственной трусости и сделать все, что смогу.

Кивнув ей на прощанье, побрел к выходу. Мне нужно было на работу — утром звонил шеф и сообщил, что меня ждет сложный пациент.

2.

У себя в кабинете долго держал руки под струей горячей воды, отходя от стылой мороси, пропитавшей меня насквозь. Над раковиной висело зеркало, и поначалу я отворачивался от него. Но оно притягивало, и, смирившись, встретился взглядом с самим собой. Оказывается, я ощутимо постарел за последние недели. Густая проседь, от которой волосы кажутся пыльными. Морщины у покрасневших глаз и унылых губ. Я словно перенял часть симптомов Варькиной болезни: кожа стала мертвенно-желтой, сухой и потрескавшейся, а щеки ввалились.

Изучение себя нового было малоприятным занятием, но отчего-то затягивало, и оторвал от зеркала меня лишь звонкий зов Любочки: пациент был давно подготовлен, и 'Мадонна' заждалась.

— …Вот и умничка, вот и молодец вы наш, Денисочка Алексеевич…

Фамильярное щебетание ассистентки раздражало. Равнодушно-раздражало.

Любочка все не могла привыкнуть и продолжала бесхитростно радоваться тому, что я стал послушным и неукоснительно соблюдаю инструкции: никаких медитаций — очистка сознания исключительно с помощью липких датчиков (липких пальчиков) услужливой 'Мадонны'. Потихоньку становился машиной, и это было отрадно: машина не чувствует. Стена равнодушия крепла с каждым днем…

Впервые за восемь лет работы позволил себе халтурить: задавал такой режим, чтобы не чувствовать, не ощущать вместе с 'ведомым', но лишь бесстрастно исследовать его память, а затем столь же бесстрастно выносить вердикт.

Так и сейчас: просмотрел кинопленку в багрово-крипичных тонах из жизни

очередного раздавленного судьбой бедняги, сполоснул лицо от прикосновений датчиков, настрочил полстранички отчета, припечатал беспрекословным 'НО'. В последние дни не прибегал даже к помощи джузи — отходить и успокаиваться было не от чего.

Следовало подняться к шефу и выцарапать у него разрешение на контакт с Варежкой. Но сил на изматывающее и муторное мероприятие не было. Несколько раз монотонно и жестко проговорил про себя фразу: 'Нужно добиться контакта с Варькой, чего бы это ни стоило. Я должен, должен, должен сделать это — раз она так хочет'. Но и жесткое самовнушение не возымело эффекта.

— Вот так вот, Турище. Что скажешь?..

Давненько я не разговаривал с другом. Он не замедлил откликнуться:

'Скажу, что тебе требуется серьезная починка, Дэн'.

— Скорей уж — сдача в утиль. А что-нибудь процитировать, по обыкновению?..

'Горло и грудь застилает белесое слабое небо'.

Решил дать себе отдых и не понесся сразу после работы в больницу, а отправился домой, решив выспаться в собственной кровати, горизонтально — впервые за несколько недель.

'Отдых, отдых, отдых', - бормотал по дороге, как мантру. Был уверен, что отрублюсь мгновенно — лишь добреду до постели и вытянусь в полный рост. Я так долго гнал от себя сон, просиживая ночами рядом с Варькой, что он должен был наброситься на меня, словно изголодавшийся пес. Но вышло иначе. Сколько ни ворочался и ни взбивал подушку, сон не приходил — уподобившись отвергнутой раз и не простившей обиду возлюбленной.

Мысли, которые удавалось отгонять днем, обрели настырность и силу. Труднее всего было с воспоминаниями. Все светлое и хорошее, бывшее некогда, воспринималось теперь через призму 'этого никогда больше не будет', и терзало нестерпимо. Я проклинал себя за то, что мысленно уже похоронил Варьку, но ничего не мог с этим поделать. Когда ее не было рядом, когда я не сжимал холодную худенькую ладошку, я думал о ней в прошедшем времени. Видимо, то была психологическая защита: чтобы не реагировать дважды на одно и то же событие. И хотя все было естественно и объяснимо, в этом чувствовалась большая подлость, предательство по отношению к ней.

Помимо мыслей о Варьке меня навязчиво преследовал образ кривлявшейся девочки в метро, точнее, связанная с ним эмоция, которую расшифровал только сейчас — ярая ненависть. За что? За то, что она так непохожа на Варьку — хуже ее, глупее, капризнее — и при этом будет жить долго и счастливо, а моя Варежка — нет?..

— Ты прав, Турище: либо в утиль, либо в основательную починку. Первое предпочтительнее.

Меня охватила острая, как голод, потребность поговорить с другом — не с собственным подсознанием, отвечающим за него, но с живым, реальным. Почему я не вылез из кожи, чтобы его разыскать? Псих-лечебницы в нашем городе все на счету. Прорваться туда, размахивая дипломом мада, — не проблема. Или проблема?..

А что, если покопаться в архиве, разыскать последнее дело, которым занимался Тур, и оттолкнуться уже от этой печки?..

Дав себе строгое задание обязательно разобраться с Туром и поговорить с Карлой о контакте с Варежкой, сумел, наконец, расслабиться. На меня снизошло забытье, перетекшее в сон без сновидений.